Перейти к предыдущей части статьи.
Ну да, согласен. С молоком — другое дело! Вот только с ним — редко. Очень редко. За такое тогда могли и на цугундер. Цугундер, Барсик, это тюрьма. Маленькая такая клеточка. Как твоя переноска, которую ты так не любишь. Вот и тюрьму… Кто ту тюрьму любит?! Поэтому и попасть в неё никто не хочет. И доярки с фермы — тоже.
Правда, тогда больше не в тюрьму, в лагеря. Но это — тот самый случай, когда хрен редьки не слаще. Лагеря-то не пионерские. Эх, Барсик… Ну, ты и темнота у меня… Лета не знаешь! Ну да, да. Про лето ты не только слышал. А вот о пионерских лагерях — вообще ничего.
В общем, придет мать к ночи, сварит то пшено, что мы за день обрушим. Почти всегда — на воде. Редко-редко, когда на молоке. С тех самых времен пшенная каша на молоке для меня… Самая лучшая еда! Лучше если и бывает, то не здесь, не в этой жизни. А в той, что вчера для Мишки наступила. Может, там, куда он ушел, такие разносолы, которых мы здесь никогда не видели, да уже, наверное, и не увидим.
Правда, ему те разносолы… Он всегда в еде большим привередой был. То — буду. А это — нет, ни за какие коврижки. Не кошерная это, мол, еда. Не кошерная? Это, Барсик, есть такие специальные правила. Кашрут называются. Так вот, еда, которая приготовлена в нарушение этих правил — не кошерная. И есть её нельзя. Ну, например, если животное по земле бегало, то готовить его нельзя. Или то, что в воде, но без чешуи. Бывает, бывает, Барсик, и такое. Крабы, например.
Но в Казахстане крабов нет. А вот суслики… Это зверек такой. Грызун, как те мыши, на которых ты должен охотиться. Но которых у нас нет. Только гораздо… Гораздо больше! Вот, примерно такой же, как ты. Может, чуточку поменьше. Правда, мыши, они круглый год грызут, а суслики уже в конце лета, в августе, заваливают в норку и спят до самой весны. Как раз в конце марта они начинают выходить из спячки. Сначала самцы. Потом, за ними, и самочки. Просыпаются и начинают вылезать из своих норок. Там-то темно, холодно. А в степи уже солнышко, тепло…
И как вылезут они из норок… Вот тогда можно на них охотиться! Да, Барсик, и я когда-то охотился на грызунов. Голод — не тетка. Одним просом, да тем более на воде, сыт не будешь. А тут… Мясо. Мясо, Барсик! Ну, ты меня понимаешь. А вот Мишка… Он никогда не понимал…
Сколько я его не уговаривал — пойдем! Пойдем за сусликами. Они же такие зверьки… Осторожные. Силками их — никак. Надо залечь в засаде и ждать. Терпеливо ждать, когда суслик из норки покажется. Покажется, выберется на холмик, что над его норкой насыпан. Оглядится, убедится, что опасности нет, и встанет столбиком солнечные ванны принимать, нежиться на солнышке. И вот когда он немного расслабится, тогда… Тогда надо кинуть камень. Далеко (близко-то он не подпустит!), сильно и точно.
Но мне-то — шесть лет. А Мишке — двенадцать. Чувствуешь разницу?! Он старше, сильнее, рука у него тверже. Значит, камень он может кинуть и дальше, и точнее. Шанс, что с первого раза попадешь в суслика — гораздо выше. А не попадешь, снова сиди в засаде, жди. Хорошо, если за день одного суслика добудешь. А если с Мишкой… Можно было бы двух, трех.
Так нет! Как только начинаешь ему о тех сусликах, он сразу — не кошерная пища. И всё. Разговор закончен. Кошерная, не кошерная… Чистоплюй ты чертов. Есть-то надо! Всем. И маме — не меньше нашего! Так ему… Что говори, что нет. Как об стенку горох.
Соберешься и сам, один — в степь. Добудешь того суслика… Там же в степи и освежуешь, делать нечего,
Принесешь домой, мама его разделает, в чугунок и на печку. Рагу… Мясное рагу. Вкуснотищ-ща… А Мишка всё одно нос воротит — не кошерная еда. Не буду. Потом уже я спать лягу и сквозь сон слышу: «Миша, сынок… Съешь кусочек. Пожалуйста. Очень тебя прошу. Сынок…».
Вот так. Кто-то целый день в степи того суслика добывал. А кого-то ещё уговаривать надо, чтобы он тот кусочек съел. Такой вот чистоплюй. Да если бы не я… Если б не я, то не завтра, а ещё тогда, весной сорок третьего, закопали бы тебя, Мишаня, в чужую казахскую землю.
Да и сейчас… Тоже не в свою. Хоть она и Земля Обетованная. Хоть и Обетованная, а всё одна — не своя. Своя — здесь. Пусть она тоже — не пух, но и мама… И мама, и отец — здесь похоронены. Эх, Мишка, ну какого лешего тебя понесло за синие моря и высокие горы?.. Так далеко… Ни дойти, ни доехать. Только долететь. Только вот не для меня тот транспорт.
А был бы я рядом… Да я бы самую кошерную пищу, которую только можно добыть… Добыть, Миша, добыть. Купить — то не про меня. Я бы самую кошерную добыл. И за сусликов больше не вспоминал бы. И не попрекал бы тебя больше, что тогда на них одному пришлось ходить.
Добыл бы, не вспоминал и не попрекал. Только бы ты, Миш, живой был. А то одному, знаешь… Тяжело.
Сколько лет тебя рядом не было, а пусть и далеко, но ты был. И, значит, я не один оставался. Особенно, после того, как маму похоронил. Её же уже без тебя. Тогда не просто так было приехать-прилететь. Даже если и деньги были.
Ну да, да, Барсик… Да как же тебя забудешь?.. Ты. Ты у меня есть! Вот такой, заботливый. Мурлыка. Все понимающий.
Ну, что, покурили? Пойдем, попробуем заснуть? Ну, да… Какой уж тут сон. Тем более, вон, между многоэтажкой и стеной нового торгового комплекса… Алая ниточка появилась. Сейчас светать начнет. Какой тут уже сон? Может, по чайковскому, Барсик?! А потом сходим в церковь…
Когда у них утренняя служба, Барсик? Не знаешь? Я тоже… Ну, ничего, постоим где в затишку, защищенном от ветра, подождем, когда она начнется. Поставим свечку за упокой души… Раба Божьего Михаила. Пусть у них не та вера. Но Бог-то, если он и есть — один. Пусть он, Миша, посмотрит на тебя моими глазами, когда тебя будут класть хоть и в Обетованную, но чужую землю. И заплачет Он там, над Хайфой, дождиком. Моими слезами…
Что еще почитать по теме?
Как наши бабушки и мамы когда-то уезжали в эвакуацию?
Сашкина машина. Где ты, счастливое детство?
Что нас влечет в места детства и молодости?