За величавым Дзержинским, стоящим в гордом одиночестве, сразу же прятаться добровольно не захотелось. То ли бронза отдавала холодом, то ли ещё что веяло от фигуры чекиста, а под разных многочисленных классиков марксизма-ленинизма и без меня народу набилось до самой бороды Маркса.
Вот я и заприметил Леонида Ильича в надежных и развесистых кустах. У Брежнева в руках книга — то ли «Целина», то ли Программа партии. Мне содержание в этот раз было неважно, если ливанёт — под ней и спрячусь.
Дождь нудный оказался, зарядил надолго. А дальше — как в дальней дороге сближение с совсем не знакомым попутчиком происходит, так и тут, вроде как молчаливое вынужденное общение с памятником произошло.
Под стук дождевых капель вспоминали каждый о своём. Я о своей молодости, а он, похоже, о временах, когда в силе был и при власти, да и вообще человеком был, а не монументом.
Я тогда работал в Лужниках энергетиком Большой спортивной арены и в силу возраста был полон сил и энергии. Мой молчаливый собеседник в конце 70-х годов уже откровенно «сдавал», но довольно часто появлялся на стадионе. Не на беговой дорожке конечно, нет. Брежнев был ярым болельщиком хоккеистов ЦСКА. Служебные места во Дворце спорта находились вокруг правительственной ложи, поэтому почти на каждой игре «армейцев» гораздо интереснее было смотреть не на поле, а на неразлучную пару: генсека Брежнева и маршала Устинова.
Они неспешно перебрасывались фразами друг с другом через небольшой столик с напитками, иногда даже явно подрёмывая. Но стоило какому-нибудь игроку прижать другого к бортику, или начиналась на поле потасовка — всё! Брежнев на глазах молодел, привставая на стуле и держась за перила ложи.
Таким он мне больше и запомнился — увлечённым и живым.
Вспомнилось и другое, более грустное: церемония торжественного открытия Олимпиады в 1980 году. Я по каким-то причинам не успел выскочить из подъезда правительственной ложи, когда туда в окружении охраны и помощников зашел
Ложа находилась на втором этаже, туда поднимался специальный лифт. Но на площадку лифта вели три или четыре ступеньки. Ногу Брежнев приподнимал сам, а всё тело его под локотки поднимали с боков два дюжих помощника. Вспомнилось, как меня сильно ошарашила немощь руководителя огромной ядерной державы, которую пришлось наблюдать с расстояния каких-то двух-трёх метров.
Такой же правительственный лифт пришлось срочно встраивать в здание Малой арены, когда там должны были проводить в 1983 году чемпионат мира по хоккею. Полздания разломали, срок-то давали всего два-три месяца. Почти успели.
Но тут Брежнев умер…
Я хорошо запомнил тот ноябрьский день, потому что был тогда «ночным директором». Каждый раз по графику, после окончания работы, из ИТР и руководителей стадиона кто-нибудь оставался дежурить в кабинете генерального директора до утра.
В тот раз была моя очередь. Ночью пришлось долго отбиваться от какой-то городской комиссии, которая предъявила претензии, что на стадионе не приспущены флаги и не привязаны чёрные ленты. Объяснял им, что флаги на входе на стадион не государственные, а так называемые «флаги расцветки» без государственной символики.
Похоже, они ничего не поняли, потому что с утра опять пришлось объясняться — вспомнил я это и посмотрел с укоризной в лицо памятнику.
Лицо Леонида Ильича, оставаясь каменным, не отражало никаких эмоций. Лишь темнота неба в тучах придавала ему какую-то неизбывную тоску, а капли дождя, стекающие по щекам, поразительно напоминали человеческие слёзы.
Тут совсем грустно стало… Покурить бы вдвоём в такой ситуации, но ему ведь ещё при жизни врачи запретили. Да и я бросил, уже лет 20 назад.
И тут я вспомнил, как впервые увидел
Дело было в 1964 году. Брежнев только-только стал генсеком и объезжал впервые столицы союзных республик. В том числе прилетел и к нам во Фрунзе, в Киргизию.
А мне тогда 10 лет было. В силу возраста энергия вообще клубилась не утихающим вулканом. В «казаки-разбойники», в волейбол поиграть с пацанами и девчонками — это хоть с утра и до ночи, но иногда и домашние обязанности выполнять надо было.
В этот день я пошел выбрасывать мусор. На улице обычно в одно и то же время приезжала машина-мусоровоз, куда все жильцы и выносили свои вёдра. Стояли-стояли в этот раз, а машины всё нет. Как оказалось впоследствии, дороги все перекрыли из-за столь высокого визита и бедная пахучая «мусорка» застряла.
Но на перекрёстке народ почему-то начал собираться, толпиться, мы же в самом центре жили. А мне всё интересно! Брежневу ведь, наверное, тоже в 10 лет всё интересно было, подумал я, глядя на памятник.
Вот я быстренько и влился в толпу, а поскольку пацанёнок я был шустрый, то тут же просочился в самые первые ряды. Всё мне видно было отлично: и шеренги военных и милиции вдоль дороги из аэропорта, и приближающаяся кавалькада машин с эскортом мотоциклистов впереди, и народ, машущий приветственно руками.
А поскольку передовая открытая машина с Брежневым уже почти поравнялась со мной, то мне тоже захотелось махать. Вроде как стадный инстинкт сработал. Приятно же — с толпой слиться!
Вот я и стою, в левой руке за спиной — ведро помойное, а правой машу вовсю. А ведро-то полное, тяжелое, я его только успел с левой руки в правую перебросить, как тут…
Короче, выдернули меня сзади из толпы какие-то переодетые в одинаковые костюмы и галстуки товарищи. Сначала вывалили содержимое ведра на газон и порылись, морщась, там тщательно, препираясь друг с другом и высказывая в мой адрес слова не литературного содержания. Слова эти я уже знал к тому возрасту, но сам стеснялся употреблять, тем более в присутствии взрослых.
Бить — не били. Так, дали пинок под зад, но ведро честно вернули, правда, пустое.
Помню, что тогда я довольный остался: и «мусорку» ждать дальше не пришлось, и Брежнева вблизи увидел. В детстве же всё интересно!
Вспомнил всё это и опять посмотрел на памятник. Дождь как раз закончился, и показалось, что глаза на лице Леонида Ильича заискрились весёлыми, озорными огоньками, как, наверное, тогда, на хоккейных матчах ЦСКА. Это выглянувшее солнце заиграло на не высохших ещё на его лице каплях небесной воды.