В нашем современном мире, мире агрессии, беспредельных амбиций, старый больной человек воспринимается как обуза, как препятствие на пути, как ненужное напоминание о бренности живого. Мы-то уж точно не будем передвигаться, как тот старик, опираясь на клюку. И если нас и ждет немощь, то будет она исключительно красивой — в окружении любящих отпрысков и дорогих игрушек. Сколько в этом игнорировании
Вы заметили, что из дворов исчезли скамейки? Больному человеку теперь просто невозможно выйти за пределы собственной квартиры. Говорят, что скамейки мешают жильцам, что ночью они притягивают бездомных и агрессивную молодежь. Возможно. Во времена моего детства дворы были местом отдыха, лавочки-столики стояли у каждого подъезда. Куда делись деревья, газоны, спортивные площадки?
В былые времена не знали слова «бомж», а местные алкоголики, не рассчитав дозу принятия, прятались от людского осуждения. Молодым людям не приходило в голову оглашать криками окрестности по ночам. Может, потому, что наутро юноши и девушки спешили на учебу или работу? Или потому, что тогда в нашем лексиконе так живо было слово «совесть»?
Двор моего детства… Почему же так щемяще-больно от невозможности вдыхать сладкий запах абрикосового варенья, доносящегося из всех квартир разом? «На рынок привезли дешевые абрикосы», — звучала фраза-сигнал на одной из лавочек. А ранним утром дом просыпался от позвякивания бидонов-ведерок, к вечеру запах варенья пропитывал все — и лестничные пролеты, и деревянные двери, глянцево поблескивающие в лучах закатного солнца. Мы хвалились съеденными пенками и оттирали чумазые лица.
Конец декабря с его апельсиново-хвойным ароматом, в который вплетался дух домашней выпечки. Дети шумной стайкой проводили инспекции по квартирам, чтобы выбрать самую красивую елку. Отяжелевшие от угощений, вместе с отцами, которые почему-то в это время «путались под ногами», строили огромную горку и лепили снеговиков.
Варежки очень часто закатывались в снежный ком, и приходилось их искать. Катать надо было по глубокому снегу, а иначе туловище снежной бабы покрывалось грязным налетом и ворсом из прошлогодних травинок. Снег должен быть «мокрым», «сухой», промороженный рассыпался серебристым фонтаном. Вместе с лавочками из наших дворов исчезли и снеговики. Рвем нити.
Наблюдаю за редкими фигурками, стыдливо пробирающимися по тропинкам двора, и понимаю, насколько старики моего детства были счастливее современных. Пусть их рацион состоял из продуктов, которые удавалось «достать», когда в магазинах что-то «выбрасывали», пусть их вечера не скрашивали бесконечные сериалы, а сопровождали детские крики — «наши-то опять в кино, а мне сиди с этими сорванцами», но их лица были озарены собственной значимостью. Не было в них этого выражения виноватости за то, что дожил до преклонных лет, не было такого щемящего одиночества…
Мне даже кажется, что в старые времена по-настоящему одиноких стариков и не было вовсе. Как можно ощущать себя одиноким, если живешь в большой семье — семье своего двора.
«Марь Иванна, в уголовом выбросили кур. Правда, куры очень смахивают на тощих цыплят. Но я взяла вам парочку». «Марь Иванна, вы вечерком с нашими оболтусами не посидите? В кинотеатре новый фильм. Муж достал билеты». «Марь Иванна, я — на рынок. Не надо ли чего?»
Самое страшное, что ушло из лиц современных стариков — достоинство, гордость за честно и не зря прожитую жизнь. Марь Иванна из прошлой нашей жизни горделиво раскладывала перед соседскими ребятишками пожелтевшие фотографии. Она рассказывала о заводе, который строила во времена своей юности, о войне, в которую погиб ее муж, а она сама, совсем еще молодая женщина, работала в две смены, чтобы у наших солдат были снаряды бить фашистскую нечисть. И в светлых ее глазах было столько надежды, что эти-то вот «сорванцы» обязательно будут жить в справедливом, сытом, мирном обществе.
А мы, те самые «оболтусы» дня сегодняшнего? Как легко мы переписываем историю, смакуем их ошибки с высоты мирного сытого времени и судим, судим…
Всмотритесь в глаза современных стариков. Все, что они созидали, все, во что верили, так легко низводится нами, так легко, что становится страшно. А что о нас будут говорить наши потомки?