В эпоху всеобщего дефицита это было «намоленное место» как для москвичей, так и для всех приезжих из городов и весей огромной страны с вечно полупустыми полками.
Народ здесь собирался спозаранку, у каждого павильона создавалась затемно инициативная группа, которая «доподлинно» («Мамой клянусь!») всё знала о предполагаемом товаре, расцветках и размерах и бережно хранила в своих руках пронумерованные списки потенциальных счастливчиков.
Ну, а там, где много народу, всегда должны быть места, где можно перекусить… Этого добра здесь всегда было в изобилии. Шаурму в те далёкие годы к желудкам граждан ещё не допустили, но всяких пирожков-беляшей с напитками от «Буратино» и до «Жигулёвского» хватало.
Среди всей этой общепитовской мелюзги, несомненно, выделялось заведение Нины Шатохиной. Как звёзды Мишлена, на фасаде её вотчины гордо сияло наименование «Шашлычная».
Женщина она была во всех отношениях самодостаточная и независимая.
Не лишенная женской привлекательности и обладавшая хитростью лесного зверя и изворотливостью работника торговли, она умело строила взаимовыгодные отношения и с местным отделением милиции, на чьей «земле» находилась, и с многочисленными ходоками из проверяющих контор, собирающих обязательный в этих делах оброк — СЭС и пожарными.
Как заслуженные боевые награды, носила она на своей груди, едва скрываемой декольте, пламенеющие засосы, сменяемые в зависимости от настроения и фазы боевых действий с постоянно меняющимися кавалерами багровыми синяками. Новые «награды» появлялись на отзывчивом Нинкином теле зачастую ещё до того, как старые отцветут своим фиолетовым цветом.
Водила дружбу она и с нами, с эксплуатацией стадиона — а что делать? Электричеством её обеспечивала одна из подстанций Большой спортивной арены. Чтобы жить дружно, в конце концов, удалось установить с ней «энергетическое перемирие», прекратившее практиковавшийся ранее беспредел с отключением Шатохиной в любое время суток под видом аварии (на линии/на подстанции/в городе — далее по списку). Время «предполагаемого ремонта» никем не ограничивалось, холодильники у Нины размораживались, мясо неминуемо портилось, что подталкивало её к спонсированию скорейшего «восстановления электропитания»…
Наша с ней договорённость сократила аппетиты, но ввела процесс, наконец, в цивилизованное русло — партизанщина с отключением электричества прекратилась, но Нина добровольно стала раз в 1,5−2 месяца устраивать электрослужбе шашлык-башлык.
Так и текла неспешно и сыто жизнь вплоть до Олимпиады-80…
Большое дело всегда требует больших пространств и непреднамеренных жертв. Ярмарку «приговорили» — на её месте должна была разместиться автостоянка, да и вообще, на самом верху прозвучали зловещие слова: «Разве можно оставлять такой клоповник! Здесь же будут ходить иностранцы! Что они о нас подумают…»
Шатохина сопротивлялась с фанатизмом обречённого, продолжая работать уже на наполовину разгромленной площади.
И вот однажды утром в понедельник всех огорошила весть: «Шашлычная сгорела…». К вечеру новости стали ещё увлекательнее: «Шатохину арестовали!»
Как оказалось впоследствии, «Шашлычная» заполыхала в пятницу весело, пожираемая, как Воронья слободка, огнём со всех четырёх сторон. «Горе» Шатохиной было безутешно — в огне, с её слов, сгорело по две говяжьи и свиные туши, не считая моря всякой дорогой еды и закуски… Но самое печальное — сгорела выручка недельная, которую, взяв грех на душу, не успела сдать, бедняга…
Всё, всё сгорело дотла!
Пожарный дознаватель не успевал записывать, морщился, по много раз переспрашивал, потел, делая ошибки — больно много было незнакомых слов и наименований. Да и вообще, он пожарный, а не школьник на диктанте! У него всегда была тройка по русскому, он больше физкультуру любил
Эх, Нинка, Нинка! Зачем так было жадничать с подробными перечислениями сгоревшего? Пожалела бы дознавателя…
Такой же нелюбовью к правописанию страдал и следующий собеседник Нинки — следователь РОВД. Он не стал долго мучить себя и бумагу, а просто попросил показать — где и что находилось до пожара, в том числе и эти злосчастные туши.
Показала под роспись… А ведь ещё с ранней юности, начиная работать в советской торговле, догадалась, что расписываться безболезненно можно только в зарплатной ведомости и изредка в ЗАГСе! На следующий день следователь показал бумажку с умными фразами и жирными печатями, которая утверждала, что берцовые кости не сгорают, что там то ли фосфора много, то ли ещё какая дрянь в них накапливается.
Ну не сгорают они без остатка и всё тут, чьи бы они не были! И пролежав миллионы лет в земле, эти кости мамонтов и динозавров постоянно радуют археологов своим почти архитектурным изяществом… Вот ведь какое дело… А в шашлычной — ничего… Ну совсем ничего нет!
Нинка оборонялась недолго — с наукой спорить бесполезно, это она помнила ещё с начальной школы, а на небесные силы в советское время уповать было как-то не принято.
Признание в самоподжоге немного облегчило её и без того загруженную аферами душу…
Всю жизнь в торговле — и надо же так проколоться! Если не чёрт попутал, то «Шашлычную» вместе с Ниной попутал точно Олимпийский Мишка!