На идеи коллективизма меня плотно потянуло рано, где-то году в 1972-м… Никакого БАМа тогда ещё в помине не было, а целина уже вся закончилась — выдуло её жесткими казахскими ветрами. Всю, подчистую. Поэтому молодёжи тогда оставалось только накапливать силы для грядущих свершений, совершенствоваться в цехах, на лекциях, комсомольских собраниях и танцплощадках.
Некоторые, особо несознательные, конечно, растрачивали свои силы, предаваясь множеству пороков и земных утех, но это было, скорее, исключением из правил. А так жизнь в стране кипела, булькала и перехлёстывала через край, в том числе и студенческая жизнь…
А в это время на Каширке, в студгородке МИФИ, два балбеса, морща умные свои лбы, пытались прояснить для себя трудноразрешимую задачу: как прожить двенадцать дней на случайно сохранившийся совместный капитал в 00 рублей 87 копеек.
Варианты с деликатесами, типа килек в томате по 30 коп. за банку или котлет за 13 коп., пришлось отложить без обсуждения.
Самым разумным получалось — наложить мораторий на дальнейшее прожигание юных жизней и вложить инвестиции в каждодневную закупку чёрного хлеба по 14 коп. за буханку. Радовало, что подобное развитие событий предполагало ещё и появление сдачи в 03 копейки…
Игры на деньги с особым азартом не рассматривались, по причине отсутствия партнёров…
И дело тут не в том, что мы были неконтактными или всеми презираемыми… Отнюдь! В излишней скромности нас сроду никто никогда не упрекнул.
Просто народ весь разъехался на каникулы по домам, на отдых, на халтуры всякие и стройотряды. Всех оставшихся расселили по разным корпусам, а мы с Али затерялись у себя на пятом этаже, как два кораблика бумажных в огромной, житейской луже. Всеми забытые
«Хвосты» свои мы почти удачно пересдали. Ехать куда-то домой было уже поздно, да и накладно. Али — в Баку, мне — во Фрунзе. Мы устроились поблизости на временную работу, но зарплату как раз должны были выдать только через двенадцать дней и ни днём раньше! Счастье отвернулось от нас и в последней крупной карточной игре — всё одно к одному…
Абитуриенты схлынули из общаги, как капли с пыльных окон после дождя. Мы были тогда заняты своими делами, они — своими. Поэтому тесного контакта с «абитурой», к сожалению, не получилось. А как хорошо было бы пройтись по заполненным юными дарованиями комнатам с лично написанной красивым почерком ведомостью на сбор средств, скажем, на борьбу с клопами, например. Или на улучшение экологической обстановки на чердаке нашего второго корпуса… Тогда, в начале 70-х крайне модны были экологические темы — никто бы не уклонился! Урна для голосований из Ленинской комнаты всегда была наготове для подобных целей, даже место на урне было определено для опечатывания её гербом с металлического рубля.
Обстановку на чердаке, кстати, действительно неплохо было бы улучшить — на других трёх корпусах голуби беззаботно гнездились и исправно производили потомство. Сонно воркуя, они спокойно подпускали любого оголодавшего страждущего, подбиравшегося к ним ночью с фонариком. Сам видел не раз! А у нас — ни одного, тишина…
Если даже зимой всех необдуманно съели, то другие заселиться должны были бы уже. Москва всё же, тогда перенаселение уже наблюдалось везде… Да и ротация должна быть: пожили в центре, нате — переселяйтесь, пожалуйста, на окраину, на Каширке тоже кто-то должен жить.
Неужели голубиная почта и между ними налажена — мол, не надо на корпусе физико-энергетического факультета гнездиться! Экстрим это неоправданный, и не в радиации тут вовсе дело. Орнитологи тут явно что-то недоговаривают или сами ни черта не знают.
Пожалеешь сразу, что Кузя из 504-й на родину уже уехал, теперь только к началу занятий приедет. Вот кто был денежным мешком и надеждой всего этажа! Начинался праздник, когда Кузя садился играть в карты — какой там День Парижской коммуны или «Когда грачи прилетели…»
Сроду никто, кроме Кузи, безоглядно не вистовал на девятерной игре «в тёмную» и не получал по семь взяток «паровозом» на мизере. Кузя был наш надёжный и проверенный временем спонсор.
Кузин папа был председателем колхоза-миллионера, со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями. Кузю даже распределить на работу должны были в родной колхоз, и мы постоянно увеличивали ставки в споре — построят ли к его возвращению в родном селе атомный реактор? А если построят, то будет ли предусмотрено в нём замещение ядерного топлива? И будут ли коровы успевать по графику поставлять в реактор топливо, или придётся подключаться правлению колхоза с районным начальством во главе?
Можно сказать, что по временам всеобщего социалистического товарного дефицита Кузя вёл вполне барскую жизнь. Он не только носки и рубашки, поносив, не стирал, но даже костюмы по мере загрязнения просто и энергично сбрасывал под кровать. Там образовалась уже порядочная куча всего, где и поселился сначала котёнок, а потом уже и кот, тоже, естественно, Кузя.
Кот, конечно, вполне освоился на изрядно помеченной им территории и для веселья своего, похоже, создал там, под кроватью, целое царство-государство из всяких пришлых и вновь народившихся мышек-норушек и прочей неопрятной живности.
Кузя-кот был очень общительным и даже взялся добровольно сопровождать нас в первых голодных странствиях по этажам и закоулкам пустынной общаги, но потом пропал куда-то. То ли он наши мысли считал и убоялся их, то ли сам задумал с голодухи что-то жуткое и страшное, положив на нас свой мерцающий в темноте глаз…
А ещё у Кузи-колхозника был замечательный друг-приятель. Никто не знал, как его звали по-настоящему. К нему намертво прилипло прозвище — «Пятка», присвоенное за полное отсутствие растительности на округлой, по-бычьи крепкой голове. А скорее всего, он у нас и появился сразу с прозвищем.
Кузя познакомился с ним несколько месяцев назад где-то в районе Казанского вокзала, где обмывал в ночном ресторане очередной транш от финансово обеспеченного папани.
Пятка был кряжистым мужичком, уже далеко к сорока годам, с весёлыми, искрящимися глазами и уверенными движениями сильных рук-клешней, украшенных множеством наколок.
Наколки, кстати, у него были повсюду, что вносило некоторое оживление при каждом его появлении в нашей душевой на первом этаже — будет Пятка просто умываться или полезет под душ?
Дело в том, что на заднице у Пятки были наколоты два чёрта с лопатами, которые при движении Пяткиных ягодиц имитировали загрузку чертями паровозной топки, находящейся у него в понятном месте. Кличка «Союзмультфильм» по неизвестным причинам за ним не закрепилась, а могла бы…
Пятка органично и плавно вошёл в нашу жизнь, оказавшись непревзойдённым рассказчиком и организатором.
Громадьё планов роилось в наших головах, причём как раз на это лето, благо время позволяло, да и финансирование всех предполагаемых мероприятий Пятка брал на себя…
Жил Пятка в основном у Кузи, подолгу кочуя по общаге, обогащая своим жизненным опытом и анекдотами очередную комнату.
Общение с ним было выгодно ещё и тем, что вместе с ним гарантированно появлялась закуска в виде сала, явно из продовольственной помощи Кузиных родственников. А может быть, и оброка председателя с колхозников, чёрт его знает — чего там на селе придумали тогда вместо десятины и продразвёрстки?
Это во времена Хрущёва всем всё было понятно — «Кукуруза — царица полей!» и прочее, плюс всемерная борьба с приусадебными участками. А в 70-е — поди разберись… Застой, он и есть застой.
Одно отчётливо помнится — сало Пятка часто приносил разное. Даже непонятно было — это колхозники совсем озверели от отсутствия внимания к труженикам села, или просто так они развлекаться привыкли — то у одного кабанчика кусок оттяпают, то у другого шмат, чтобы ветеринары без работы не заскучали, что ли…
Пару раз Пятка принёс сало такое, которому все без исключения, даже татарин Рустем, поставили высший балл. Но Пятка честно признался, что это не из Кузиных запасов, это он честно выиграл у коменданта в «очко».
Когда Пятка перестал появляться на горизонте, никто его особенно и не искал. Спохватились позже, когда общагу заполонили МУРовцы — оказалось, Пятка был не просто уголовником, а известным авторитетным рецидивистом, сбежавшим с очередного этапа на Север с какой-то пересылки и благополучно отсидевшимся в общежитии «режимного ВУЗа».
За это дело по шапке надавали кому-то в институте, коменданта попёрли, а Кузе долго пеняли на собрании. Коменданта, кстати, зря выгнали, поскольку ему родственники с Украины постоянно присылали сало, да какое!
Нам, естественно, ничего не обламывалось, но запах!.. Оно же с чесночком было… Проходишь мимо вахты… Полжизни…
Какие там, к лешему, занятия? Казалось — свернулся бы калачиком, закатил бы глаза и нюхал бы, нюхал! Весь семестр можно было бы пролежать, до следующей посылки коменданту с родины. И так всё время, и зимой, и летом, а там глядишь — и диплом на подходе! Мечты, они ведь разные бывают, на то они и мечты!
Вот теперь, шаря по общаге, как сталкеры, мы прикидывали: вот Пятка бы точно что-нибудь придумал в нашей ситуации, ей богу!
Тем более что и курить-то с голодухи еще больше хотелось! Народ в окрестностях студгородка был ушлый, прижимистый — много сигарет не настреляешь. А в город ехать — на контролёров только напрасно нарываться, да и без денег столица оказалась неласковой.
К уборщицам мы питали отдельную неприязнь, лютую — зачем они выметали все углы и закоулки? Хорошо — чистоту хочешь соблюсти, но мусор-то сразу, без сортировки к чему выкидывать? Это уже вредность — такие мощные «бычки» выбрасывать…
Ночью, когда нет чужих глаз голодных конкурентов, можно хоть по десятому разу обшарить все укромные места… И ведь везёт же иногда — есть в этом мире справедливость!
За батареей в одной из вскрытых для ремонта комнат рука неожиданно нащупала какой-то сверток… Когда мы развернули истлевший ворох обёрток и газет за прошлый год, нашему взору явился самый настоящий кусок сала!
Неважно, что он был снаружи желто-зелёного цвета, серый от пыли, скукоженный и засохший от тоски ожидания встречи с нами…
Это было САЛО! Самое настоящее…
Али, ходивший последние два дня совсем грустным, сразу повеселел. Позавчера он здорово опростоволосился…
За общагой, в сторону Царицино, тогда домов ещё не было. Сразу же начинался огромный овраг, густо заполненный самопальными садовыми участками и огородами. Урожай там ещё не созрел, поэтому дачники ослабили обычную свою оборону от «наших». Этим мы и воспользовались — картошка молодая кое-где уже появилась, малюсенькая, с ноготок…
После мастерски проведённой разведки мы с Али вернулись из ночного налёта с трофеями.
На каждом этаже была большая кухня, где мы и поставили вариться свою добычу. Я ушел добывать курево, а Али остался на кухне сторожить кастрюлю. Запаха от варёной картошки, конечно, немного, это же не жареная, но всё же. Но чей-то голодный нос учуял и его в ночи. Прихожу — Али дрыхнет, кастрюли нет! Увели…
Ну и смысл теперь кастрюлю по общаге искать? Её, как «с Дону» теперь не выдадут, выпотрошат беднягу, вывернут наизнанку и в окошко выкинут, чтобы следы не остались…
Что — первый раз, что ли? Сколько уже потерь вот так невосполнимых понесли… Сковородки, кстати, всегда потом отыскать под окнами можно было, но уже пустые…
Вот я тогда Али по ушам и «проехался»… А теперь Али не узнать! «Где нож? Где нож?» — кричит. Абрек, а не Али…
когда мы обрезали все малоаппетитные края, поскоблили и выкинули все подозрительные места, кусок всё равно тянул граммов на семьсот, не меньше.
Кто-то, явно из братской Украины, по ночам не смог доесть этот кусок и заховал его в надёжном месте… Может, ещё раз поступать хотел, кто его знает…
Ещё задолго до окончания дегустации мысли наши прояснились и бодрость духа и веселье воцарилось в наших сердцах. Нам даже показалось, что это сало ещё вкуснее того, комендантского! Действительно, может оно с годами, как хороший коньяк, меняет свои свойства в лучшую сторону…
И главное — тяга к экспериментам у нас опять появилась. Интересно стало ощущения свои воспринимать — вот как лучше сало есть? Раньше и не задумывались, а теперь понятно стало: сначала сало, потом немного хлеба, потом опять сало — сало так вкуснее получалось?
Первое время оно нам даже сниться стало, причём сны были тревожные. Казалось, что кто-то отнять у нас его хочет, как и кастрюлю с картошкой. В холодном поту просыпались! До утра успокоиться не можешь — перепрятываешь его по десятому разу…
И небезосновательно. Помимо нам подобных, где-то в тёмных углах затаился кот Кузя. Хоть он был и предатель, но нам было выгоднее его нейтрализовать как опасного соперника, простив его и накормив.
Обрезки ему могли отдать, что ли, а не выбрасывать… Вот тут мы мазу дали сгоряча, ошалели, видно, тогда от счастья…
Да и самим, нет-нет, да и вспоминалось — больно расточительно мы обрезали края, могли бы и тоньше срезать! Сейчас бы сколько ещё оставалось!
Потом полегче стало, поспокойнее… Нас на всякие разносолы и изыски потянуло: вот, скажем, сало можно сильно поджаривать, жиром хлеб пропитывать — это на обед, а шкварки — на ужин. И наоборот…
А ещё вдруг открылось, что сало является универсальной валютой. На многие вещи, в том числе даже на самих свиней, стали мы смотреть совсем другими глазами — что они, самые плохие, что ли, в животном мире?
И выпивку на сало, оказалось, можно менять, и курево…
Жизнь потихоньку стала приобретать нежно-розовый цвет. От радужных перспектив перехватывало дыхание и затуманивалась голова…
Вот это нас и сгубило — дня через четыре я потерял бдит��льность, когда Али, разомлев от сытой жизни, захотел «сладенького», в соседнем корпусе мы сменяли изрядный кусок на початую банку малинового варенья…
Чуть погодя, анализируя процессы, быстропротекающие в наших пищеварительных трактах, мы поняли, что сало с малиновым вареньем не дружит… Ну совсем не дружит и не дружило никогда!
Жалко, что у нас повсюду валялась только техническая литература, были бы мы историками или на худой конец, прости, Господи, лингвистами, мы бы стопроцентно убедились — сало никогда не дружило с малиновым вареньем!
Об этом, вероятно, есть множество упоминаний в летописях и материальных доказательств на берестяных грамотах, лопухах, мхах и лишайниках…
Ведь раньше всё нормально было — с чёрным хлебом сало очень хорошо дружило. И в начале, когда оно на хлеб ложилось, и в конце, когда наоборот…
И брюхо, главное, у обоих хорошо с салом дружило…
Нет, сало здесь ни при чём!
К зарплате всё уже встало на свои места, даже в зеркало стало интересно смотреться — стройные, как корабельные сосны, ни взгляд, ни одежда ни за что не зацепится.
Кот к нам сам пришел, как только из-под нашей двери вкусненьким потянуло… Сдался без боя.
А с Али мы помирились, он же не басурманин какой, он же наш — Алик, Альберт, и фамилия у него Иванов. И с салом дружит так же, как и я, во все времена года. Чего ругаться-то нам с ним — в коллективе всё равно лучше жить…