Любви вопреки всему, вплоть до уничтожения, самоуничтожения, когда глупое сердце берет верх над логичным разумом и непонятно, то ли побеждает, то ли все же проигрывает, причиняя себе порой несовместимое с жизнью счастье.
Стелла, или Татьяна Александровна, была подругой моей мамы. Почему Стелла? Ну, во-первых, это было ее любимое имя, которым, когда-то еще девочкой, она хотела, чтобы ее назвали родители.
«Стелла — как звезда. Яркая, недосягаемая и которой, может быть, уже и нет, она взорвалась и погибла, а мы все еще видим ее в ночном небе», — как она объясняла свой выбор.
А во-вторых, так я стал называть ее много позже и из конспиративных соображений. Позже было забавно наблюдать, когда в чьем-то присутствии мы начинали говорить о какой-то Стелле, как о каком-то третьем лице, и видеть недоумение на лицах непосвященных или слышать вопросы, кто такая Стелла.
Познакомились мы совсем не романтично и совершенно случайно. У меня случился очередной разрыв с женой. Она, как уже не раз было, собрала вещи и ушла к маме. Я же остался один, «чтобы поразмыслить о своем поведении, раскаяться и еще приползти на коленях». Одним словом, именно в момент моих, так сказать, раздумий я и узнал Стеллу. В тот день я напоследок зашел к маме, которая очень за меня переживала, где и повстречался со Стеллой в первый раз.
Невысокого роста, стройная и худенькая, словно ей было лет пятнадцать, а не все тридцать восемь, с короткой мальчишеской стрижкой темных волос, с уставшей, словно извиняющейся улыбкой в уголках бледных бескровных губ, в потертых джинсах и каком-то старом свитерке, она стояла там — в полусвете-полутени, у приглушенного торшера, у черного окна, и так же, словно извиняясь, молча смотрела на меня. То ли полуночный свет, то ли мои тридцать три несчастья, то ли ее непонятный образ в моем подсознании, а скорее всего, все вместе, вызвали во мне непонятный прилив счастья и отчаяния одновременно, совершенно запутав мою и без того нетрезвую голову.
После этого, движимый невидимой силой и непонятным предчувствием конца, я зачем-то стал искать с ней следующей встречи. Первый раз я зашел за ней на работу, второй раз проводил до дома, а на третий раз, так же совсем не романтично, мы стали близки. Все случилось само собой, как случается, когда этого хотят оба и никто не хочет понапрасну притворяться.
Никто никого ни о чем не спрашивал, ни в чем не упрекал, ни к чему не призывал. Каждый все понимал без лишних слов. Я был женат и был намного моложе ее, к тому же она была подругой моей мамы — и уже этих трех обстоятельств было достаточно для того, чтобы сжечь нас на костре мнений и осуждений всех, кто узнал бы нашу тайну.
Помню, однажды я откровенно спалился перед сыном Стеллы, молодым человеком младше меня всего года на два-три, невольно обняв его маму за талию и со всей возможной нежностью посмотрев в ее зеленые глаза, и, кажется, все же немного опоздал, отдернув руку, как я думал, в последний момент. Примерно тогда же и моя маман стала как-то подозрительно поглядывать на меня, когда я начинал заговариваться о какой-то «Стелле, моей коллеге по работе».
Все это я понимал, как понимал, что рано или поздно мы потеряем бдительность, как ее теряют все любовники, и о нас непременно узнают. К тому же, у меня снова стали налаживаться отношения со своей женой, которая, отбыв положенные несколько недель у своей мамы, стала посылать мне сигналы, что не прочь меня простить и вернуться.
И только, казалось, Стеллу ничего не беспокоило, она никогда не говорила о том, что о нас могут узнать, что пострадает ее женская репутация, что у нас нет будущего. Она, как девочка, радовалось каждой нашей встрече, зачем-то делала мне частые маленькие, но дорогие подарки, вроде хороших часов или кожаных перчаток, которые я не осмеливался носить, а только стесняясь, прятал подальше. «Чтобы ты помнил обо мне, когда все закончится», — таинственно произносила она, прикладывала палец к своим бескровным губам в знак нашей тайны и увлекала меня за собой в свои теплые объятия…
Два непонятных чувства уживались тогда во мне. С одной стороны, головокружительное чувство короткого и упоительного счастья, с другой — какое-то предчувствие страшной трагедии, которая неминуемо должна была произойти с нами. Я то и дело рисовал себе в воображении, как окружающие узнают нашу тайну, как моя жена уже навсегда уйдет от меня, как мир вокруг рухнет…
Но моя молодость не давала мне долго думать о каких-то там дурных предчувствиях и жить воображаемыми бедами — на то она и молодость, чтобы жить настоящим счастьем, и только им, а не будущими несчастьями.
Так мы были близки целые полгода. Непродолжительные встречи, иногда украдкой у нее дома, когда ее сына не было, иногда в гостинице, а позже у ее подруги, которая была не прочь нам помочь. Долгие, а порой, казалось, и вечные разлуки, когда я не мог встретиться с ней неделю, две, целых три недели… А сердце так рвалось в ее жаркие объятия, рукам хотелось почувствовать знакомую податливость ее теплого тела, губам ощутить горький вкус ее бескровных губ, глазам нырнуть в зелень ее непонятных уставших глаз…
А потом я узнал, что Стелла уехала к своему другу в Лондон. Я и раньше знал, что у нее были до меня отношения, что был какой-то иностранец, была связь. Но тот факт, что она уехала и даже не попрощалась, одновременно взбесил и расстроил меня.
Почему она уехала и даже слова на прощание не сказала?! Почему молчала, лгала, притворялась?! Как она могла со мной так поступить?! Как посмела?!
Я долго не находил себе места, то смертельно любил и звал ее, кажется, даже во сне, как в бреду, то в сердцах и искренне ненавидел и проклинал за ее предательство. И только три месяца спустя я узнал, что Стелла уехала лечиться в клинику, которую ей подобрал тот самый ее знакомый в Лондоне. Что у нее был рак желудка и что Стеллы больше нет.
И тогда все встало на свои места: и ее непонятные намеки, и внезапное бегство, и непонятное предчувствие беды.
«Стелла — как звезда. Яркая, недосягаемая и которой, может быть, уже и нет, она давно взорвалась и погибла, а мы все еще видим ее на ночном небе»… «Чтобы ты помнил обо мне, когда все закончится»…
Позже я узнал и о том, что о нашей любви знала и моя мама, и еще некоторые наши знакомые. Шила в мешке ведь не утаить, а любви — тем более. Но странно, никто тогда не поторопился нас осудить.
Вот такая вот глупая история о запретной любви «не по возрасту». И то ли о любви, то ли об измене, то ли о жизни, то ли о смерти. Сразу и не поймешь…