Только одни тут, другие во-он там, а третьи, для сохранности, я у матери когда-то оставил. Вот был недавно у неё. Нашел еще кое-что. Так что высылаю в дополнение к тому, что раньше отправлял.
Правда, как ни странно, ни на одной из них тебя нет. Первая мысль, что сразу же приходит в голову: типа ты, как настоящий агент 007, шифровался и старательно уклонялся, если не от шумных застолий и совместных попоек с однокурсниками, то хотя бы от пристального взгляда фотообъектива.
Но это не совсем так. Во-первых, я тебя хорошо знаю и с чистой совестью, если где потребуется (ты имей в виду!) могу поручиться за твою лояльность как человека и гражданина. Ну, а во-вторых, причина тут несколько иная. Я-то её хорошо знаю, но — видишь?! — уже сколько лет молчу в тряпочку. И продолжаю молчать. Так ты это… Учти! И с обратной оказией пришли какую-то необременительную для тебя и приятную для меня ёмкость «Лахтинского светлого». Или «Василеостровского домашнего». Надеюсь и жду. С нетерпением жду. Так что ты, учитывая последнее, не сильно затягивай с обратной оказией.
Ну, а пока — о делах наших грешных, кои за давностью лет всю греховность, как и прах с чьих-то ног, уже давно стряхнули и трансформировались если не в дела светлые и святые, то во что-то, очень близкое к ним и по букве закона, и по ещё сохранившемуся на пожелтевших снимках духу. Духу студенческой жизни.
Парголово. Помнишь, как мы там морковку убирали? Правда, помнишь? Откуда?! Ты посмотри — тебя же ни на одном из этих снимков!
Первый — мы на платформе «Парголово». Уже выполнили дневную норму и… Домой, домой! В родную общагу.
Если успел забыть, напоминаю — мы к тому времени уже были большими мальчиками. Второй курс как-никак. Плюс знали, что как только пересдадим хвосты весенней сессии — всё, закончена наша учеба. Пришло время исполнить свой священный долг человека и гражданина перед родной страной. И поменять стоптанные ботинки на уже поношенные предшественниками кирзовые сапоги. Соответственно, с дисциплиной были полные разброд и шатания. Поэтому мы уже не убирали. А помогали в уборке этой первокурсной малышне.
Организация процесса была такая: утречком мы приезжали, рассаживались на морковном поле согласно облюбованных ранее мест, и выполняли норму — отсюда и до горизонта. А выполнив её… Упаси господь, чтобы перевыполнения не случилось, а то смотрящий из преподавателей мог запутаться в своих ежедневных записях, т. к. помимо «плюс» (на месте) и «минус» (не выполнено) у него в бумажке напротив каждой из наших фамилий ничего не было… Выполняли норму и уезжали первой же электричкой. Кто не выполнял — последней. Кто выполнял, в субботу «на поля» не приезжал, ну, а все остальные — довыполняли в этот день то, что не успели выполнить с понедельника по пятницу.
Итак, платформа «Парголово». Витька Пеньшин, грустный Мишаня Базилевич… Грустный, потому что — видишь, рядом с ним, на скамейке, правее? — мы с Леопольдом курим, а ему не даем. Типа — как?! Тебе же, Миха, мама не разрешает! На втором снимке — Лариска Чернова (Коршунова по мужу), а за ней видны Вовка Пилипенко и, в очередной раз, Витька Пеньшин. Весь народ уже полрядка повыдергал. А они ещё в самом начале. Никак определиться не могут — на каком расстоянии от корнеплода ботву обрезать, чтобы морковь не вяла при дальнейшем её хранении.
Ну, а теперь по поводу того, почему тебя ни на одном из снимков нет. Мы с Лео, конечно, твоей супруге ничего говорить и звонить ей не собираемся, но сами-то хорошо помним, каким ты ухарем был в своё время. Когда мы всей мужской составляющей курса честно исполняли свой долг перед Родиной в части реализации Продовольственной программы и обеспечения Города трех революций свежей витаминной продукцией, некоторые товарищи в это же самое время активно окучивали парголовских колхозниц.
Приезжаем в Парголово и все — на поле, а Сергей Петрович с Леопольдом — по колхозницам. И вот (как сейчас помню!) сидим мы, на продуваемом всеми балтийскими ветрами поле, клацаем зубами и трусимся мелкой дрожью, чтобы хоть немного согреться после кружки холодного молока и батона на двоих, что нам привозили на обед колхозники, в то время как вы с Лео их подруг охмуряли…
Вот сидим, дергаем эту морковку за пышные зеленые хвостики, режем их ближе к корнеплоду, как положено, чтобы не вяла, сортируем и трусимся потихоньку, а тут вы подгребаете. Сытые, довольные, все хари в сметане. Типа никак было не умыться! В стране, понимашь ли, не только с бумагой, но и с водой напряженка. Это вы тут на поле сидите, ничего, серые, не знаете. А мы-то понимаем! Только что из-за стола, на котором, помимо всего прочего, и телевизор стоял. Спецом, спецом не умывались, чтобы мы все обзавидовались вашей такой сметанной жизни!
Ну, подгребаете, в общем, морды в сметане, носы в болгарском табаке и давай нам впаривать…
«Ой, мужики… Класс! У них пери-иины-ы… На гусином пуху. Плюхаешься… И проваливаешься! Вниз, вниз… А она за тобой смыкается вверху. Как в норке! Мяконько, сухо… Что, днем дождик был? Вымокли?! Нет, у нас, в перине, мяконько, сухо, тепло. И так спать охота… Ну, и заснешь после такого-то завтрика. А колхозницы… Ой, мужики, такие бабы работящие! Если и полежит с тобой, то так, ради дела и самую малость. А потом выберется тихонько, чтобы тебя не разбудить, из-под пухового одеяла и… Давай работать! То во дворе, то на огороде, то в доме кастрюлями греметь начинает. Ну, как греметь начнет, проснешься, само собою.
Проснешься: «А не пора ли уже и обедать-то!» «Ой, ой, Сереженька, конечно!» И ка-а-ак навалит по тарелкам! Борща. Или щей! А в тарелке — одно мясо. Мясо! Без костей! Во-от такими кусищами! Ну, поешь и снова — в перину. А она — чуть полежит, усыпит тебя сладкой песенкой и так, всяко разным, ну, и опять — на огород. Или дрова рубить. Ужин-то готовить надо? А печь чем топить?!
Вы-то тут как?! Норму ещё не сделали? Нет?! Не сделали?! Ну, мы тогда снова — по колхозницам. Ой, мужики… Женитесь на колхозницах! Гамадрилом эфиопским буду, но лучше — нигде не найдете! И тепло, и жрачки от пуза, и работать никто не заставляет".
Нет, нет, Петрович. Ни-ко-му! Супруге — тем более! Но… Сами-то мы с Леонидом Санычем помним. Так что и ты — помни, что мы помним. Не забыл ещё? «Лахтинское». Или «Василеостровское». Да сильно-то не тяни с пивом! Особенно, если оно — живое.