Маша подумала, что чалма из фиолетового платка, длинные серьги и филигранное ожерелье были подобраны только затем, чтобы подчеркнуть благородство форм.
— А ты помнишь, Римма, как нас принимали в Вильнюсе? Чистота, уют! А какой успех был! А памятник Русалочке! А кофе в кавярнях! Ах! — вертлявка молитвенно сложила руки.
— Ну, все, пошла молоть мельница, — добродушно усмехнулась Римма. — Дались тебе эти столетние воспоминания. Какой еще кофе, Ляля?
— Ну, как же, Римусик, — вертлявая живо подскочила к креслу. — Кафе «Неринга», такое уютное с синими столиками. Мороженое с орешками. Сырные печенья с тмином. И их знаменитое «перевернутое кава». Какой аромат!!!
— Это там, где больше молока, чем кофе? Нет, я больше черный люблю.
— А помнишь?.. — вертлявая кидала воспоминания, словно разноцветные ленты из сундука. Высокая отвечала нехотя и лениво и теребила бусину ожерелья.
— Все, — Маша застелила вторую простыню и поправила уголок подушки. — Через десять минут обед.
— Спасибо, милочка. Если вы понадобитесь, то… — высокая потерла лоб.
— Кастелянская в конце коридора, — сообразила Маша. — Да, конечно, обращайтесь, когда нужно.
Римма царственно улыбнулась, и они с Лялей вышли из номера.
Так прошло несколько дней. Софья Ивановна была права. Заезд был тихий, никакого шума, криков, громкой музыки. Старые артисты жили, погруженные в свой яркий отживший мир, и он казался им прекрасным. Артист с байроновским лицом иногда отпускал Маше витиеватые и старомодные комплименты, дама в клоше с помпоном ни разу не появлялась в столовой без перемены серег и браслетов. Вертлявая подскакивала то к одному столику, то к другому, всплескивала коротким дробным смешком, ахала, охала, громко восторгалась каждой мелочи: творогу с брусничным вареньем, свежему хлебу, золотистому бульону в чашке. И только Римма, златобровая красавица Римма, жила в тонкой своей зачарованности, изысканной хрупкости бытия.
Стоял конец октября. Если можно было бы собрать все золото мира и набросить его звенящим плащом на деревья, горы, лохматые и низкие облака, то оно не передало бы и сотой доли того богатства, что окружало маленький домик отдыха. Все оттенки желтого — от густой камеди, до нежного цвета свежесбитого масла соперничали друг с другом и все же складывались в роскошную картину осени в горах. Но в роскоши этой нет-нет, да и протягивалась черная ниточка гнильцы. Словно по Пушкину: «так бури осени холодной в болото обращают луг и обнажают лес вокруг».
В один из понедельников по графику Маша зашла поменять постельное белье. В восьмом номере вертлявой не было — видно, ускакала куда-то восторгаться и ахать. Маша в глубине души обрадовалась. Неуемная Лялина энергия уже начинала раздражать.
Высокая в скульптурной позе сидела в кресле лицом к окну и немного напоминала статуэтку, подернутую пылью.
— Погодите! — властным жестом остановила она Машу, когда та хотела выйти. — Посидите со мной, пока Ляля не вернулась. Я давно наблюдаю за вами. Вы умеете хорошо молчать.
Маша послушно присела на краешек кровати.
— Что вы все время такая кислая? В вашем возрасте надо летать, а вы двигаетесь как из-под палки.
Маша пожала плечами.
— Несчастная любовь, — усмехнулась Римма. — Конечно, что же еще? И это причина ваших страданий и угнетенного вида? Вас ставили перед выбором: родина или любимый человек? Спокойствие родных или личное счастье?
— Нет.
— Вы были вынуждены избавиться от ребенка? Единственного, желанного, от любимого мужчины? Вы должны были танцевать, получив известие о смерти матери? Потому что гастрольный спектакль отменить невозможно? Вы стирали пальцы в кровь днем, а вечером на них же крутили фуэте? Вы чувствовали, как неудержимо стареете и ваше место в жизни занимается другими — молодыми, быстроглазыми, с упругими телами? Медленно, но верно. И ваша рука из дающей постепенно превращается в берущую. Пусть немного — но берущую же! Вы чувствовали вслед за собой снисходительные взгляды? Они жгли вам спину?
— Не помню. Нет, кажется.
— Тогда в чем же дело? Вы не сердитесь, что я так говорю, но это правда. Был такой испанский поэт Гонгора. Он говорил: «Любите, пока вас любят, пока вас время голубит. Все прахом пойдет под старость, что в молодости не растратишь. Оглянешься, а уж поздно — судьбу за уздцы не схватишь». По-моему, умное замечание. Пока в берега женщины бьет красный прибой, все краски мира открыты для нее, а вы словно живете в полусне.
Римма снова перевела взгляд к окну.