Жаль, что нельзя составить оркестра городов мира. Цимбалы, тарелки и прочие ударные инструменты непременно представляли бы южные жаркие города. Струнные — средиземноморские и восточные. Клавишные и духовые — европейские северные, и чем ближе к северу, тем ниже должен быть звук. От флейты до тубы! Пока, наконец, все не поглотит белая пауза полюсов.
Шеки — небольшой азербайджанский городок, по звучанию напоминал ксилофон, издающий ноту си. Действительно — зажатый горами, подрумяненный красными черепичными крышами, обласканный близким небом и вымощенный речными камнями городок вобрал в себя россыпь щелкающих и мягких звуков.
— Цок-цок -цок! — ударялись в камни мостовой каблучки местных модниц.
— Чоп-чоп-чоп! — звучали подметки мягкой и упругой обуви.
— Шыс-шыс-с-с! — шаркали плоские туфли-беззадники.
— Чыз-з-з-з! — притормаживали машины.
— Шци-шци! — шелестели бесчисленные липы.
Древность в нем была спрессована на подносе знаменитой шекинской халвы из рисовой муки, орехов и кинзового семени. Горечь вечности подслащена медом и изукрашена витражами и росписью ханского дворца. Звезды там были крупные и близкие, как глаза любимого и любящего человека. И — местная достопримечательность, какой не увидишь в Баку! — по шекинскому базару, так же как много веков назад, по-прежнему шастали мальчишки-водоносы с кувшинами холодной родниковой воды, обернутыми для дополнительной прохлады мокрыми липовыми листьями. И — о, чудо! — много синеоких людей. Видно, горы и небо отразились в их глазах.
Над домами, домами, домами
голубые висят облака —
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Дому, в котором мы с дочерью квартировали, было больше ста лет — он стоял в самом центре исторической части города, близ караван-сарая, но дух древности был выражен в нем вернее, уютнее и тоньше. В нем не было кокетства, стилизации под старину — этого неизменного спутника всевозможных «исторических достопримечательностей». Отсутствовало все наносное, и старина представала трогательной и подлинной, словно гладила тебя узловатой, отполированной веками рукою.
Я давно заметила, что всегда крепко и могуче врезаются в сердце безошибочные жесты, мгновения, в которых нет ничего лишнего. Память — о, да, память может хранить многое! Но сердце вберет в себя только самое настоящее. Филигранная чистота линий, простота и органичность пленяют воображение не меньше, чем сокровища Голконды, но при этом всегда полны тайного и хрупкого очарования.
Наш дом обладал этой вкрадчивой естественностью, растворенной в потертых и выцветших паласах на террасе заднего двора, в маленькой нише для дымохода, давно уже не работавшего и ненужного, но оставшегося как дорогое воспоминание, в полках-поставцах для посуды, каких уже давно не встретишь не то что в столичных, но и в деревенских домах. Но более всего эта естественность была в глазах хозяев, в неспешной певучей речи их, и особенно — в облике матери хозяина, седовласой невысокой женщины с прозрачными синими глазами.
Она страдала бессонницей, и я, так и не свыкшаяся с горным климатом и резкой сменой температур, часто составляла ей компанию.
— Садись! — гостеприимно указывала она на отмытые до блеска и нагретые за день ступени деревянной лестницы. —
Старушка была словоохотлива. Видно, в доме все давно привыкли к ее воркованию и не обращали на него внимания. В моем лице она нашла странного слушателя. Я большей частью молчала, изредка отвечая на вопросы и поддакивая, но особо не вслушивалась. Да и ей, кажется, это было не так нужно. Обрадованная возможностью поговорить, она журчала точно небольшой ручеек — тихо, но неумолчно.
Над горами поднимался сизый туман — предвестник утра, и это были блаженные часы прохлады.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит…
никогда никуда мы не сгинем,
Мы прочней и нежней, чем гранит.
До края моего сознания долетали вести о том, что сосед Али — замечательный человек, но вот сестра у него — старая дева Фатьма — такая стерва, жизни ему и его семье не дает; в пух и прах разругалась из-за того, что ей на свадьбе племянницы не дали в микрофон поговорить. («Не дай Аллах никому такую сестру! Бедный Али, вай-вай-вай!»)
О том, что в прошлом году она сама (!!!) купила десять несушек, правда, восемь из них исправно несутся, а вот две — лентяйки, и если так дальше пойдет, то придется их зарезать.
О том, что невестка у нее хорошая, тихая, не чета этим современным языкастым молодкам. Что старость не радость и она уже с трудом сама залезает на крышу, а ведь постоянно нужно что-то по хозяйству.
Что столько денег ушло внучке на репетиторов, но труды не пропали зря и внучка поступила в университет. И что Аллах не допустит такого горя, чтобы ей умереть раньше и не дождаться единственного внука из армии. («Только бы увидеть его глаза, только бы дождаться, а потом и умереть можно спокойно!»)
В небе тихо догорали звезды и начинал румяниться восток…