Тем более, убирать её… Как когда-то говорила моя бабуля — «марне дiло». Бесполезно, значит. Ты эту пыль в дверь, а она… Через окно! Недели не пройдет, а она — тут как тут. Лежит себе, полёживает на прежнем, ещё при дедах наших, облюбованном ею месте. Будто и не убирали её вовсе. Ну, супруга, знамо дело, снова за тряпку…
Кто сказал, что Дон Кихоты, за неимением ветряных мельниц, уже давно все повывелись? Как на мой взгляд, так нет. Да они… Живее всех живых! Только борются нынче не с мельницами. И не с копьём, а с тряпкой в руках.
А пылюка… О-о-о! Это совсем другое дело! Она, в отличие от пыли, что лежит себе, полёживает, постоянно носится, кружится такими маленькими смерчиками, поднимающимися вверх от земли, слегка покачиваясь из стороны в сторону, почти прозрачными сероватыми, вращающимися воронками. Типа как: «А я в небо, в небо уйду!» Но не уходит. Не отрывается от такой родной для всех нас (и для неё тоже!) Матушки-Земли.
Кружится, носится по тропинкам, просёлочным дорогам. А захочется ей — вот такая она, своевольная, и никто ей не указ — по площадям малых, а иногда и больших городов. И не приведи господь, попадётся ей кто на её пути. Тогда лезет она всякому прохожему-перехожему, будь то добропорядочный бюргер или лохматый, весь обвешанный репьями, бездомный барбос…
Лезет всякому в глаза, нос, уши. Носится, носится, а «потiм так знеможено»,
Правда, если кто вполне справедливо возмутится по этому поводу — как, мол, так?! Вот у меня, например… Полное лицо мыслей! Так я этому, до глубины всех фибров его души возмущённому, возражу резонно: «А ты, мил человек, встречался с пылюкой?! И не просто так, типа — мысленно, а лицом к лицу, так сказать. Чтобы вот — ты, а вот — она. И так и лезет… И лезет тебе! В глаза, нос, уши. Какие, скажи мне, мил человек, у тебя мысли, когда… Когда тебе — в нос, в глаза, в уши. Пылюка! Ап-пп… Ап-чхи!»
Так и я о чём? О полном отсутствии этих самых мыслей.
Но если кто-то вдруг подумает, что это я по поводу пыли и пылюки такой умный, то… Придётся его разочаровать. Не стоит обольщаться. Нет, не я это. То, похоже, классик и ниспровергатель латышской поэзии, Александр Чак. Если, конечно, я с моим полным отсутствием каких-либо знаний латышского, его правильно перевёл.
И… Он же — поэт. У него всё — в одну строчку. А я — уже грешной прозой… Вон сколько наваял. Даже как-то и стыдно. Пусть самую чуточку, немного, но… Стыдно! А что поделаешь? Краткость — явно не моя родственница.