Февраль — огрызок года, последняя ступенька зимы, зажатая между двух великанов — январём и мартом, будто чувствовал свою ущербность и входил украдчиво, бочком, словно извинялся: «Ну, что поделать, порядок такой, я ненадолго, не волнуйтесь, пожалуйста».
С приходом февраля Анатолию Львовичу становилось неуютно. Он не любил это время — ещё не тревоги, но предтечи чего-то тревожного. Часто вспоминалась ему покойница жена, её неслышная походка, неброские черты лица, словно Творец начал работу над её образом, а потом вдруг заскучал или испугался размаха собственной задумки, и оттого облик получился неприметным.
Но жена Галина была тихой, и имя в переводе означает «тихая», и, пожалуй, в этой тишине и незаметности было её главное достоинство. Она умела не докучать, раз и навсегда смирившись с тем, что ей никогда не быть главной в сердце мужа, отданном другой женщине. Анатолий Львович и женился-то на ней, чтобы забыть ту, Единственную. Забыть не получилось, и когда Галина окончательно поняла это, то с достоинством замкнулась, неся в себе свою боль, и Анатолий Львович оценил скромное мужество.
Так и прожили рядом, но каждый сам по себе. И всегда меж ними была Ариадна, неописуемо яркая, смеющаяся. «Куничка», — вспомнил Анатолий Львович шутливое её прозвище. В облике Ариадны действительно было что-то кунье: внимательная раскосость миндалевидных глаз, гибкое изящное тело и богатые красно-каштановые волосы.
Он женился на Галине, когда Ариадна внезапно, не объяснившись с ним, вышла замуж за однокурсника Павла Толмачева — одутловатого, рыхлого парня, начинающего лысеть. Кто поймёт женское сердце, да ещё сердце красавицы? Может, боялась, что со временем рядом со щеголеватой броской красотой Анатолия померкнет её собственная, что не быть ей вечной королевой при герцоге-муже, а наоборот — он станет королем при герцогине-жене?! Анатолий был из тех мужчин, чья красота расцветает со временем, приобретая благородство и утончённость облика. От прапрадеда Анатоллы — какого-то восточного князя — достались Анатолию и имя, и тонкие сухие черты, и порывистость характера, и темные неласковые глаза.
Он пытался объясниться с Ариадной, решить все четко и твердо, не веря даже в намёк какого-либо её чувства к Павлу, но и она оказалась твердокаменного замесу. «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ! Будь счастлив и не мешай нам». Воспитывала её тетка по отцу — женщина суровая и немногословная, и от неё не добился Анатолий объяснений. «Оставь их, не мешай», — говорила она, твёрдо глядя в глаза парню, и ни один мускул не дрожал на белом её лице.
А потом Ариадна с благоверным уехали в какую-то тьмутаракань и след их окончательно потерялся. Анатолий к тому времени уже был женат, вскоре родился сын Славочка, Славик — и Галина всю себя посвятила малышу, надышаться на него не могла. Анатолий был ей благодарен за деликатность и приветливость, за то, что создала ему семью и подарила сына, и старался делать для них всё, что было в его силах. Но медноволосая, темноглазая Ариадна так и лежала, свернувшись кун
Уж как хотел, втайне мечтал Анатолий о дочке, чтобы похожа была на Ариадну и нравом, и статью, но Галина словно и не шестым, а каким-то восемнадцатым чувством, звериной женской тоской своей учуяла эту его боль по Той и после Славика наотрез отказалась рожать. Ссылалась на какие-то извечные женские проблемы, на то, что не время ещё, что достаток в семье небольшой, что ребёнок болеет, и всё это была ложь. А правда была в маленькой жалкой мести незаметной женщины другой — Любимой, Яркой, Единственной, и ему — страстно желавшему получить сколок своей любви, получить его от неё — нелюбимой жены для забытья.
Сын получился полным, мучнисто-бледным, с вечно оттопыренной пухлой нижней губой и странным образом напоминал Пашку Толмачева. И хоть понимал Анатолий, что сын пошёл в породу жены — был вылитый тесть, но мерещилась в этой игре природы некая злорадная усмешка судьбы. Нет Ариадны, нет медноволосой, нежношерстой Кунички — нет и не будет! — а есть студенистая масса Пашки Толмачева с рыбьими глазами! Вот она — всё время перед глазами, твоя кровиночка, и ничего ты с этим не сделаешь, и — вот тебе, вот тебе, вот тебе, сухопарый щеголь Анатолий! Расти его, люби его и тоскуй об Ариадне! Что?! Получил, крас-с-савец?!
А потом сын женился, привёл в дом расторопную, быстроглазую Нину, и Галина как-то сразу сникла. Отныне и сердце сына не принадлежало ей. Поначалу пыталась взять кулинарными талантами, но Нина (даром, что была молода) оказалась хозяйкой отменной. Так и летала по дому: соленья, варенья, блюда всевозможные, торты, пирожки, да не простые, а затейливо украшенные, какими-то бесконечными травками-пряностями сдобренные, так что и за уши от стола не оттащишь! А уж скатерки, салфетки, подушки, свитера, игрушки, вывязанные её руками!
«Пульхерия Ивановна», — так однажды в шутку назвал Анатолий невестку за сходство с домовитой гоголевской героиней, но встретив недоуменный её взгляд, осекся. Слишком уж много было молодой нетерпимой ретивости во взоре Нины, слишком явное — аж полыхали глаза! — желание утвердиться во всём, что непонятно было, как хозяйственные таланты старосветской помещицы осенили эту современную молодую женщину с вечно обгрызенными ногтями.
После рождения близнецов-внуков, Галина было воспряла, пытаясь быть нужной, но матери с излишком хватало на всё. Расцвела Нина после родов. И энергия била через край. Всё успевала огонь-девка, и этим сводила на нет все старания безответной свекрови. Галина смирилась. Время её маленьких женских отмщений прошло, а в сердце мужа — по-прежнему Ариадна, в сердце сына и в доме — Нина, и для внуков — главные мать и дед. И отец. Впрочем, находила она себе утешение в том, что именно ей выпало стать законной женой Анатолия и создать ему семью. Но утешение было слабым и всё чаще, вглядываясь ночью в профиль спящего мужа, она с болью и удивлённой завистью думала об Ариадне: «И надо же, как повезло змее!» И отблеск чужого счастья ложился на бледные щёки.
Умерла она так же тихо и незаметно, как жила, за день до своего рождения — 12 февраля. Застилала кровать и вдруг негромко вскрикнула, повалившись на бок. Отказало отработанное сердце.