На Киевском, уже только вдвоем с Витьком, без посадочного билета, под громкие, негодующие, но не особо сердитые крики проводницы, стоящей у входа в вагон с зажатым в правой руке свёрнутым в трубочку жёлтым флажком, они сажали Юрку в готовый вот-вот тронуться кировоградский. Постояв на самом краю платформы до тех пор, пока были видны покачивающиеся из стороны в сторону и чуть подпрыгивающие на стыках парные красные фонари хвостового вагона, Саня ещё чуток подождал и, бросив на шпалы вслед ушедшему составу недокуренную даже до половины сигарету, подхватил свой чемоданчик:
— Ну чё, Витёк? Двигаем копытами. Поближе к дому. На Павелецкий…
Там-то их, а вернее, его, и загребли.
Как ни странно, Витёк, все два года вечно попадающий в самые разные передряги, а потому практически не вылезающий из дежурных по кухне, патрульных не заинтересовал. А вот белое шёлковое офицерское кашне Санька — как-то совсем некстати! — им бросилось в глаза.
* * *
Отношения с майором, что принял его документы в находящейся прямо в здании вокзала комендатуре, куда его доставил патруль, не сложились сразу. С явным неудовольствием листая его военный билет, он лениво, почти не разжимая губ и не глядя в сторону Сани, процедил:
— Тэ-эк, тэ-эк… Учебка. А что ты после неё целых два года делал и где болтался, воин?
— В Афгане был.
Майор резко вскинул взгляд от документов. Усмехнувшись, всё так же — почти не разжимая губ, выдал:
— Хорош заливать, мудила. Откуда в Афгане погранцы?! Ваших там и близко нет. Понял?! Тёлкам своим дома лапшу на уши вешать будешь.
И постепенно наращивая силу звука и количество металла в голосе, продолжил:
— А это что за хрень? Именно хрень, а не форма. Офицерское шёлковое кашне у бойца срочной службы? Офицерская шинель… Подрезанная в нарушение уставных требований к форме одежды военнослужащего. Да ещё и с «начесом». А петли? Ты что с петлями сделал? Где, каким документом установлено, чтобы они были обмётаны золотым шитьем?! А с фуражкой… Что ты с фуражкой сделал?
Майор вертел в руках Санину гордость, шедевр его дембельского прикида — «карацуповскую фуру», козырёк которой был подрезан и оттого стал значительно меньше, одновременно трансформировавшись из плавного полуокружья в нечто почти квадратное, стилизованное под форму одежды тех лет, когда славный Никита Карацупа гонял врагов трудового народа по всей восточной границе. Околышек фуры был подшит зелёным бархатом, а внутри, прямо по центру донышка тульи, красовалась запакованная в целлулоид шикарная бабёнка из «Плейбоя», от вида которой комендант на какое-то время впал в ступор и даже потерял дар речи. Но ненадолго. Через пару-тройку секунд он уже орал на всю комендатуру:
— А это что? Что, я спрашиваю?! Откуда на форме бойца Советской армии голые бабы?!!
Тут уже лопнуло терпение у Сани. Дальше молчать не было никаких сил. Чтобы его, военнослужащего погранвойск КГБ СССР, втоптали в какую-то армию?!
— Ну, во-первых, не надо меня к вашей армии. Я к ней, слава Богу, — никакого. Понимаешь, майор? Ни-ка-ко-го! А во-вторых, совсем и не голая она. Очень даже симпатичная. А если откуда, так из «Плейбоя».
— Из «Плей»… Чего? Разговорчики! В общем так, боец. Кашне тебе не положено. Фуражку, шинель… Держи. И вот — безопасная бритва. Режь, отпарывай. Приводи форму в порядок.
— Чего-о-о?
— Режь!
— Не буду!
Чтобы даже соблазна не было портить такую красоту, заслуженный итог всех его дембельских трудов, Саня сложил руки вместе, замочком, и крепко-накрепко прижал их к предпоследней пуговице кителя:
— Не буду!
— Что? Что ты сказал, мудила? Ну, боец… Ты сам нарвался. Сам! Теперь тебе не плохо… Тебе сейчас будет очень… Очень плохо тебе будет! Просто хреново. Ты понял? Понял, козлина?!
И вдруг… Вдруг среди этого шума и ора прозвучало совсем негромко, но властно и твёрдо, а потому, наверное, оглушающее, как удар молнии, в затянутой грозовыми облаками атмосфере:
— Отставить.
Повернувшись на звук голоса, подавшего команду, Саня обнаружил прямо посреди помещения неизвестно откуда взявшегося довольно молодого, сухопарого и подтянутого мужчину в штатском. Для майора его появление тоже стало полной неожиданностью:
— А это ещё что такое? Кто тут командует? Ты кто такой? Откуда нарисовался?
На незнакомца эта грозная тирада не произвела ни малейшего впечатления:
— Во-первых, майор, не «ты», а «Вы». Во-вторых, откуда я нарисовался, не столь важно. Тем более что оба мы не художники и, даже исходя из одного этого и при наличии хотя бы двух извилин, можно догадаться — откуда. А если уже понятно и догадались, то… Что изъято у этого бойца? Вернуть!
— Это ещё почему? На каком основании?
— Потому, майор. По приказу номер, от… Его до вас должны были довести. Посмотрите книгу регистрации приказов, проверьте. Там всё отмечено. А если у вас до сих пор не хватило времени или желания с ним ознакомиться, звоните дежурному по гарнизону. Он вам всё объяснит. Этот воин — мой клиент. Вернуть ему всё, что отобрали. Быстро!
И уже отвернувшись от майора, коротко бросил в Санину сторону:
— Не копайся тут. Как всё получишь — на выход. Я тебя там, в кассовом зале подожду.
* * *
Неторопливо рассовывая по карманам военный билет, сигареты, пакистанскую зажигалку с раздевающейся тётенькой, ещё неизвестно как сохранившуюся мелочь и даже — ни хрена себе! — какие-то бумажные купюры, Саня старательно отгонял от себя настойчиво возвращающиеся невесёлые мысли: «Ну, всё… Накрылся дембель. Медным тазом. Попал ты, Санёк. Лет на пять прилип. Не меньше»…
Но, как ни странно, разговор с незнакомцем, который, как и обещал, ждал Саню у выхода из комендатуры, в кассовом зале, начался совсем не с того:
— Ты здесь один?
— Да нет. Вон ещё. У колонны. Витёк.
— Пошли.
И уже на ходу:
— Вам куда?
— На ворошиловградский. Мне, конечно, можно и донецким. Или ждановским. На крайняк — ясиноватовским. Но Витьку — только этот. А хотелось бы вместе.
— Не выйдет, Сань…
Это уже Витёк, услышавший хвостик Саниных объяснений.
— Не выйдет. Я уже уточнил в кассах. На сегодня билетов до Ворошиловграда нет. Каникулы. Практически весь состав пионерами забит. И чё они в Ворошилове забыли? Так что мне только завтра. А тебе можно ждановским. Плацкарт полчаса тому ещё был. Я узнавал.
— Какое завтра? Вы что, бойцы?! У меня приказ: чтобы таких как вы в 24 часа и духу в Москве не было. Не потому, что натворить что-то можете. Это — ерунда. Чтобы не болтали лишнего. Поэтому — никакого завтра. Тебе, я понял, до конечной. А тебе? Ясно. Стойте здесь и — никуда! Ни шагу! Всё понятно?
— Так точно!
И уже глядя в спину стремительно удаляющемуся незнакомцу, Витёк, не поворачивая головы, негромко прошептал, адресуя сказанное Сане:
— Ни фига у него не выйдет. Ворошиловградский уже к платформе подали, под посадку. Через полчаса отправление. А билетов, говорят, уже с самого утра нет. Туристическая бронь. По линии «Спутника». Мне дежурная сказала. Так что ночевать нам с тобой, Санёк, на вокзале. Я тебе говорю — ночевать.
Но ночевать не пришлось. Мрачным предсказаниям Витька не суждено было сбыться. Спустя полчаса через окно плацкартного вагона они уже смотрели на уплывающий чуть в сторону и назад перрон с одинокой фигуркой незнакомца на нем.
* * *
В Ожерелье, несмотря на несколько раз повторенные незнакомцем при посадке «нельзя» и «будет очень плохо», всё-таки вышли. И не потому, что не боялись грозных предупреждений. Трубы горели. Надо было купить пива.
* * *
— Счастливо, солдатик. Да хранит тебя Господь.
Сзади негромко лязгнули металлом поднимающиеся ступеньки. Саня оглянулся. За спиной проводницы маячил всё-таки спрыгнувший с верхней полки Витёк — и сдалось ей это кашне, разбудила-таки — в накинутом прямо на плечи кителе:
— Бывай, Санёк! Не кашляй. Дембель отгуляй, как положено. Чтобы вздрогнула твоя Пепедуевка. Знай наших! Погранцы — лучшие…
— Да не Пепедуевка, раздолбай, — Саня махнул рукой в сторону тронувшегося и начавшего потихоньку набирать скорость состава.
Что кричал в ответ Витёк, уже не было слышно. Ветер, поднимая вдоль состава мелкую, колючую позёмку, рвал слова и уносил их куда-то в сторону прежде закрытой вагонами, а сейчас открывшейся за путями лесополосы и шумящего своими сушилками «Заготзерна».
* * *
Совхозный автобус стоял на привычном месте. У закрытого на ночь магазина сельпо, на противоположной от станции стороне привокзальной площади, прямо под ярко горевшей, единственной на всю округу лампой уличного освещения.
Двери были открыты. Водитель, оторвав голову от баранки, сонно посмотрел в Санину сторону:
— Всё, больше никого не будет? Ну, тогда поехали?
С шумом раздвинулась гармошка закрывающихся дверей. Довольно заурчал до того сонно дремавший двигатель. Саню толкнуло назад, и чтобы устоять на месте, он схватился рукой за вертикаль холодного алюминиевого поручня у водительского места:
— Поехали.
* * *
Можно было попросить водилу тормознуть у самого дома, но как только въехали в село, где-то внутри, под шинелью, острыми холодными иголками Саню начал колоть стремительно вырастающий в размерах и через какое-то мгновенье уже наполнивший его всего полностью, без остатка, липкий и противный страх. Как тогда, полтора года назад, тёмной майской ночью, когда они второй машиной в колонне входили в кишлак Акчи. Перед тем, как их подбили.
Враз севшим голосом он даже не сказал, просипел еле слышно:
— Стой. Здесь останови.
Но водитель услышал. Молча повернул голову в Санину сторону, уже не сонными, понимающими глазами молча моргнул — «Всё нормально, земляк. Сделаем». И нажал на тормоз.
* * *
Подмораживало. На землю медленно, беззвучно падали большие мохнатые хлопья снега. Село спало. Дома в разнобой стояли по обеим сторонам улицы, и ни в одном из них не горели окна. Всё, что с вечера было засыпано в печи, прогорело, поэтому редко из какой трубы поднимался вертикально вверх дымок, светлый, почти прозрачный, на фоне чёрного неба. Где-то далеко, со стороны Зубовки, раздался приглушенный расстоянием короткий лай чем-то потревоженной, а потому очнувшейся от некрепкого ночного сна собаки. Уже значительно ближе и, может, от того — звонче, ей отозвалась какая-то из товарок.
Снова всё стихло. Даже снег под ногами и то почему-то не хрустел. На бугре, у сельсовета, молча мигала желтыми огоньками электрической гирлянды кем-то заботливо украшенная ёлочка.
«А ведь скоро Новый год, — как-то неожиданно, как от взрыва кумулятивной гранаты, Саню толкнуло где-то в области груди. — Неужели этот праздник буду отмечать не в блиндаже или в горах, а дома? За столом. Накрытым скатертью. С фужерами. Шампанским. И без привычного автомата в изголовье.