Оно, это народонаселение, что, действительно искренне не понимает, что каждое из этих имен — во-первых, своего рода, облагороженные и раздутые миф и легенда, а во-вторых, за каждым из них, как за нарядной, выставочной витриной, стоят сотни и тысячи тех, кто незаметно и незримо потом и кровью ковал эти самые имена?
Об исполинах
Конечно, мифы и легенды о титанах и исполинах так же необходимы простому, копошащемуся в житейском навозе плебсу, как хлеб и зрелища, или как глянцевый журнал с celebrities, чтобы восторгались, боялись и проникались, и поэтому создавались и будут создаваться щедрой рукой и изворотливым умом историков, людей от искусства, PR-агентами всех мастей. И так естественно, что за каждым из этих зычных имен стояло множество работников невидимого фронта, о которых никто никогда не узнает. Одни из них создавали десятилетиями, а порой и столетиями, базу для открытия или изобретения, а открывал и изобретал тот, кто оказывался в нужное время в нужном месте. Другие служили «свитой будущего короля», без которой, на самом деле, короли как голые. Третьи и вовсе служили тем самым навозом, удобрением (слушайте, а кто знает имена строителей чудо-канала Беломор, своими костями устлавшими его дно, или хоть одно из имен строителей БАМа?), которым нужно было удобрить почву для произрастания чудесного диковинного фрукта — будущего сверхспособного и сверхчеловечного исполина, которым потом накормят всех.
Дичайшей какофонией звучат фанфары в честь разного рода тиранов и людоедов, загубивших тысячи и миллионы жизней, каких-нибудь Наполеонов или Сталиных, Тамерланов и Атилл, потешая национальную гордость какого-нибудь среднестатистического Пьера или Петра. Пьеру нет большого дела до того, что во славу Наполеона в жертву был принесен каждый третий мужчина того времени, возможно, даже его предок. Главное, каким полководческим гением обладал его кумир, поставив на колени всю Европу, и какие полные половой истомы письма он писал свое Жозефине — неважно, что у нее был супруг, так еще и интереснее. А Петру нет дела до миллионов брошенных в топку того времени душ его усатым кумиром — когда лес рубят, щепки летят: лишь бы лес — не мой, и я — не щепка.
Не понимаю, отчего целый завод, институт, корпорация десятилетиями работает над каким-то изобретением, удачно слямзив идею у другого института, как правило, за рубежом, а тот, в свою очередь, «позаимствовав» его, например, у нацистов, ставивших опыты на евреях и цыганах. Тысячи и тысячи людей, ученых, конструкторов, менеджеров вкладывают свои мозги, нервы, время, а открытие делает какой-нибудь один Жорес Алферов. Зачастую на деле получается именно так, что такой изобретатель-открыватель и руки-то к изобретению-открытию не приложил, а лишь возглавлял институт или деньги давал, а его туда же — в первооткрыватели, да прямиком в историю.
Когда-то я работал на одном крупном заводе, чьи изделия и сегодня стоят в каждой пятой квартире на постсоветском пространстве. Инициатором внедрения новаторских разработок у нас занимался отдел маркетинга, который предлагал к выпуску изделие, предварительно изучив рынок и спрос. Сами новинки не разрабатывались, а попросту копировались с западных аналогов отделом конструкторов и инженеров, ну, а фанфары в свою честь получал директор предприятия. Была ли в том его заслуга? Была. Только, как вопрошал герой одного фильма у одного такого «исполина»: «Ты один, что ли, создавал, строил, внедрял?» Так и здесь руководитель предприятия стоял в длинной цепочке чернорабочих рук и изобретательных голов, и боюсь, что не на первом месте. Но так ли это все важно, когда народ жаждет сверхчеловеков и гениев?
О спортивных победах
Не понимаю я, чего народ так ликует и радуется, когда их Ивановы, Оганесяны или Смиты получают золотую медаль или берут первое место в каких-нибудь играх, чемпионатах и спартакиадах. Ну, ясное дело, в нашем смешном, и не очень, мире надо уметь заявить о себе. И места и медали выдрессированных годами в каком-нибудь прыжке в длину или забитые странные шайбы в странной игре с клюшками, на странных коньках на льду медведей — сродни подвигу, которому должны все возрадоваться, в особенности тот народ, чьим представителем выдрессированный медведь на коньках является. Даже неважно, если он на самом деле представитель другого народа — семейства лисьих, например.
Вдумайтесь на минуту, что для того, чтобы толкнуть штангу в 250 или уже 300 кило, тысячи силачей десятилетиями тренируются, самоотверженно качая железо в спортзалах, до выпадения прямой кишки, до смещения позвоночных дисков, до больных суставов в 30 лет: все ради непонятной славы — для себя, для Родины, для всего человечества. (А мне вот непонятно: а что человечеству-то с того, что ты толкнул штангу весом в 300 кг, а?)
А для того, чтобы публика могла повосторгаться, а Родина погордиться какой-нить нашей гимнасткой, ее неестественной гибкостью и умением скакать козой на бревне, девочку надо просто взять и лишить нормального детства: она должна будет с пяти лет пять раз в неделю по пять часов в день до крика и слез выворачивать себе суставы и растягивать еще не сформировавшиеся мышцы, больно падать с того самого бревна, иметь комплекс неполноценности и гипертрофированного эго, чтобы в 17 лет выиграть какие-нить игры, спартакиады или кубки, а в 25 с артритом и неспособностью иметь детей уйти на совсем не почетный отдых. (Я уверен, что лет через сто это будет таким же варварством, как издевательства компрачикосов над детьми, которых они намеренно уродовали потехи ради).
Народ ликует и приветствует раскормленных до свиного подобия сумоистов, делая из них национальных героев. Ревет о того, что двадцать болванов в трусах гоняют по полю мячик, иногда даже попадая в ворота, чьему тренеру за это платятся миллионы. Радуется тому, как другие миллионы вбухиваются в какой-нить ралли-трек или гаргантюанских размеров стадион, на котором и они будут сидеть с голой жопой, не имея нормального жилья, здравоохранения, образования — жизни, но от всего сердца радоваться чьим-то победам.
На очередную бурную радость своего приятеля от какой-то там медальки-победы на игрищах я наивно поинтересовался: «А тебе-то что с того?» «В смысле?!» — искренне не врубился тот. «Ну, что тебе за это — зарплату добавят, дорогу к дому проложат или, там, ребенок твой в новую, современную школу пойдет, а жене не надо будет в поликлинике часами в очереди сидеть? Что тебе от медальки или места?» «Так это же национальная гордость! Все о нас услышат! Как мы задали америкосам! Что мы великая нация!»
Да, а ведь парень — пленник своего национального тщеславия, да еще с альтруистическим уклоном: бесплатно радуется чужим успехам по схеме, которую ему дали, вложили в его пустую голову, и всякое иное здесь вызывает недоумение, возмущение, агрессию. (И даже если бы, каким-то чудом, всем нам за чье-то первое место давали по премии к зарплате, все это жутко глупо).
В этом плане мне нравится тихая и негорделивая Финляндия или какая-нибудь с боку мира висящая Норвегия. Кроме как в лыжне, да и то нечасто, они ни в чем не побеждают. А если и побеждают, то радуются не до разрыва аорты, как некоторые, голозадые, а тихо, так, что почти как-то подозрительно и не радуются. Ну, победил там какой-то Бьёрндален, или еще кто, когда-то лет десять тому, ну и что с того? Подумаешь, радость какая, национальная…
О тщеславии и рабстве
Каждый день вокруг себя вижу десятки, сотни, тысячи добровольных рабов. Рабов, которые сами себя приковали к своей галере и, надрывая жилы и сухожилия, мчатся к какой-то эфемерной цели. Рабов своего эго, тщеславия да зеленого доллара. Стоит мне только выйти на работу, как они тут как тут: бегают, суетятся, конкурируют друг с другом. Работают на износ, перерабатывают, выгорают и радостно сгорают. (Один мне с нездоровым блеском в красноватых глазах недавно с радостью так и сказал: «Чувствую, сгораю. Но ничего с собой поделать не могу — трудоголик-с».)
А все ради чего, а? Ну вот, анализирую себя, молодого и дурного: с одной работы мчался на другую, сидел на бутербродах, а то и вовсе без них, задерживался допоздна, выходил на выходных. Со временем — очень быстро, заработал себе репутацию профессионала, уважение коллег и на счет в банке, но еще и миопию, головные боли и нервный срыв. Спрашивается, заради чего? А заради нескольких вещей: во-первых, ради своего профессионального тщеславия — я лучший, я самый-самый. Во-вторых, ради зеленого бакса. В-третьих, благодаря своему врожденному чувству долга и ответственности, которые меня с радостью и в гроб вогнали бы, если бы я не научился себя анализировать и останавливать.
А ради чего вся эта гонка среди этих современных офисных рабов — моих коллег? Все ради того же профессионального тщеславия (о, как они радуются, когда им удается обойти друг друга), очередного бонуса и благодаря непонятно кем и когда вложенному всем нам в головы этому треклятому чувству ответственности. Ну, или страха. Страха получить выговор, быть уволенным, быть непонятым.
Профессиональное тщеславие как спрут обвивает наши самолюбивые мозги, не давая расслабиться, подчиняя себе. Зарплаты и бонусы, как правило, спускаются в одном направлении — в унитаз. И неважно в виде переваренных дешевых сосисок или французского камамбера и испанского хамона или пары новых, непонятно зачем купленных туфель, когда еще те три почти новые пары пылятся в чулане, или нового смартфона с кучей ненужных приложений. Чувство долга мучает долго, не давая заснуть, заставляя тебя как ишака тянуть чью-то поклажу.
Понимаю, что, будучи раньше хорошим, а где-то лучшим работником, я свой запас и резерв хорошести и профессионализма исчерпал: теперь я не вижу смысла быть хорошим. И являюсь я теперь, на самом деле, работником плохим, потому что прибыли большой я предпочитаю прибыль маленькую, бонусу большому я предпочитаю оставаться вообще без бонусов, начальственной похвале — остаться без похвалы. Потому что рабом своего профессионального тщеславия и чьей-то выгоды мне быть уже не хочется.