— Мама, ну как вы это представляете, а? Я же целый день в школе, а вечером ещё билеты в клубе продаю, кто же за Славиком смотреть будет? Ну, подумайте сами, — сразу возмутилась мама на предложение бабушки.
— Не знаю, доченька, но я после того случая со Славиком стала бояться. Генку я ещё так-сяк до медпункта дотащу на уколы, а Славку уже нет, он уже большой стал. Там, ты говорила, больница рядом, много врачей, — настаивала на своём бабушка.
— Баб Паш, — вмешался я в их разговор. — Давай я съезжу туда к маме, поживу с ней немного, если понравится — останусь, если нет — вернусь сюда, к вам с дедом и Валей.
Короче, на том мы и порешили.
Был конец августа, каникулы у школьников и отпуска у учителей заканчивались, и маме нужно было ехать работать в школу.
Я поехал с ней и, увидев школу, в которой она работала, сразу её полюбил и захотел учиться. Особенно мне понравилась учительница — мамина подруга Вера Григорьевна Григорьева, которая набирала первый класс.
Подумав немного, я категорически заявил матери, что хочу пойти в школу.
— Сынок, ты ещё мал, тебе только шесть с половиной лет, а в первый класс берут только с семи лет, — пыталась отговорить меня мама. Но я тут же побежал в школу, где Вера Григорьевна беседовала с родителями будущих учеников, и прямо при них в классе на доске написал все печатные буквы, которые давно знал. Потом рассказал несколько стихотворений из маминого букваря и начал считать до ста.
Вера Григорьевна уже знала о моём желании учиться, поэтому засмеялась и сказала:
— Ну, какой же ты молодец, Слава, вот если бы все такие ученики у меня были, то я была бы самой счастливой учительницей в школе.
— А я ещё песню про трёх танкистов и орлёнка знаю, спеть? — воодушевлённый её похвалой сказал я и уже собрался запеть.
— Нет-нет, не надо. Мама твоя мне говорила, что ты хорошо поёшь, я знаю. Так что иди пока домой, у меня тут дела. Как только я их закончу, я поговорю с твоей мамой, чтобы она попросила нашего директора разрешить тебе учиться в первом классе, в виде исключения, потому что тебе ещё не исполнилось семи лет. Понял?
— Понял, понял! — радостно закричал я и бегом рванулся в класс, где что-то писала мама.
Через полчаса Вера Григорьевна пришла в класс к маме, они меня тут же выпроводили оттуда, о чём-то поговорили, а потом мама объявила мне, что согласна идти к директору и просить за меня. Мы с мамой «договорились», что она купит мне портфель, букварь, тетрадки и всё остальное, и 1 сентября я пойду в школу.
Когда я взял портфель в руки, то из-за моего маленького роста он просто волочился по земле, но это меня не остановило, потому что я был по-детски счастлив, что учусь в школе.
Так я начал учиться в первом классе, вместе с дочкой директора Наташкой Пономарёвой, противной, вредной девчонкой.
Вместе со всем классом я учился писать в тетрадке «для первого класса» — были тогда такие тетради, специально разлинованные, сначала карандашом, потом ручкой «нажимом».
Я, как все первоклассники, читал стихи, отвечал у доски и хвалился маме, как я хорошо учусь, потому что Вера Григорьевна ставила мне оценки как всем. В основном это были пятёрки. Учился я хорошо, и Вера Григорьевна меня часто хвалила за мою учёбу.
Так пролетело полгода. Я уже втянулся в учёбу и с удовольствием ходил в школу, открывая для себя всё новые и новые горизонты.
После зимних каникул, в начале января 1953 года, я был назначен дежурным по классу и, когда все дети и Вера Григорьевна вышли из класса, должен был остаться открыть форточки, чтобы проветрить класс и вытереть с доски написанное мелом.
Я быстро исполнил то, что положено, и тут обратил внимание на лежавший на столе закрытый классный журнал, куда ставила оценки наша учительница. Из чистого детского любопытства я открыл его и стал искать свою фамилию. Но её там почему-то не было. Заканчивались фамилии на Верке Ясеневой, а фамилии Круглова там вообще не было!
Я быстро перелистал журнал несколько раз, но свою фамилию так и не нашёл. И тут я понял, что меня обманывали. А ещё вспомнил случайно подслушанный мною обрывок разговора Веры Григорьевны с мамой, когда она сказала:
— Маша, ну что тебе? Пусть походит, посидит с детьми, раз ему нравится, учёба ему быстро надоест, и он сам её бросит.
Теперь я понял, что это они говорили обо мне, и значит, я зря хожу в школу уже целую четверть, и значит.
От обиды на моих глазах появились слёзы, и я, взяв журнал в руки, стал у двери. Короче, когда все ученики вошли в класс, а за ними Вера Григорьевна, я встретил её с журналом в руках, со слезами на глазах и со словами: «Почему Вы меня обманули, потому что моей фамилии нет в журнале?»
Вера Григорьевна пыталась меня успокоить, но это меня ещё больше огорчило. Я в ответ начал громко плакать, кричать, у меня началась истерика, а потом я просто упал на пол и потерял сознание. «Закатился», как потом говорила моя бабушка.
Очнулся я оттого, что возле себя увидел испуганное лицо мамы и нашего школьного фельдшера тётю Зою, а рядом стоящую с трясущимися руками Веру Григорьевну и директора школы.
— Славик, что случилось, почему ты начал плакать, кто тебя обидел? — ласково спросила мама, видя, что я пришёл в сознание.
— Вера Григорьевна обидела. Она меня в журнал не записала, хотя говорила, что я у неё самый лучший ученик, как и Наташа Пономарёва, — и из моих глаз снова полились слёзы.
Павел Андреевич Пономарёв засмеялся, наклонился, поднял меня с пола и осторожно поставил на ноги:
— Ох уж эта Вера Григорьевна! Ну, как она могла своего лучшего ученика в журнале пропустить, а? А ну-ка, уважаемая Вера Григорьевна, исправляйте ошибку и немедленно вписывайте Круглова Вячеслава в свой журнал, прямо сейчас, при мне, — и он внимательно посмотрел на стоявшую рядом с моей мамой учительницу.
Вера Григорьевна молча села за свой стол, взяла ручку и тут же вписала мою фамилию и имя в свой журнал под номером 23, сразу после Ясеневой Веры, и показала мне.
С этого момента я стал настоящим учеником, а Вера Григорьевна — моей любимой учительницей.