У нее был слишком плоский и пологий лоб, слишком убегающий подбородок, слишком длинный и вислый нос. Только глаза были хороши — большие и болотно-карие. Вместо пепельных кос, Бог подарил тете африканскую шапку на голове. Эту жесткую, пружинистую массу приходилось довольно коротко стричь, чтобы придать голове хоть какую-нибудь форму. Насчет нетронутого коралла алых губ тоже можно было поспорить. Нет, была, конечно, коралловая помада, были и помады поярче, но сами рот изяществом форм не пленял. Тем удивительнее было преображение в загадочную красавицу.
Каждый год с апрельскими ветрами
Из далеких океанских стран
Белый бриг, наполненный дарами,
Приводил суровый капитан.
С берегов, похожих на игрушки,
Где коврами стелются луга,
Для нее скупались безделушки,
Ожерелья, кольца, жемчуга.
Голос рос, ширился, от его звона вздрагивало сердце. Тетя смотрела вперед невидящими глазами, совершенно зелеными и глубокими. В маленькой выемке на груди проступали капли пота. Дина слушала завороженная. И так же, чуть подавшись вперед, слушали мама и папа, бабушка и дедушка, и соседка Тамара, и родственница Ирада, и все собравшиеся за столом.
Что видела перед собой тетушка? Волны каких океанов плескались сейчас перед ее сердцем? Этого Дина не знала. Этого не знал никто. Но все в эту минуту желали, чтобы обманутой, брошенной мужем Тате, Тате с растоптанным сердцем, хоть немного повезло. Чтобы
А она с улыбкой величавой
Принимала ласки и привет,
Но однажды гордо и лукаво
Бросила безжалостное «нет»…
На этом месте тетя как-то жалко пожимала плечами. Эх, Тата, милая Тата, разве она могла бросить «нет», тем более безжалостное! А может, все-таки могла? Кто поймет женское сердце! Может, бросила «нет» в надежде, что его сразу же опровергнут? Что «нет» сразу же накроется всеобъемлющим «да»? Что снова будут «песни и золото», любовь и счастье?! Не будут. Так же как не будут, не родятся дети, выплеснутые в таз под гинекологическим креслом. Сколько их было? Четыре или пять. Возможно, это были бы очень красивые и умные дети. Может быть, они когда-нибудь простят Тату. Муж наотрез не хотел детей. Тата выбрала не их, а его. Она проиграла. Так бывает.
Он ушел, суровый и жестокий,
Не сказав ни слова в этот миг,
А наутро в море на востоке
Далеко маячил белый бриг.
Тетин голос становился глуше, но той странной глухостью, от которой звенели хрусталики на люстре. Внутреннее напряжение было таково, что папа не выдерживал и начинал мерить шагами коридор. Дина сжимала мамину руку и продолжала слушать.
И в тот год с весенними ветрами
Из далеких океанских стран
Белый бриг, наполненный дарами,
Не привел красавец капитан.
Девушка из маленькой таверны
Целый день сидела у окна,
И глаза пугливой дикой серны
Налились слезами дополна.
Как ни странно, эти слова тетя пела спокойно, даже равнодушно, опустив голову. Дине была видна только ровно подстриженная шапочка волос и белые костяшки пальцев. Так же, устало-равнодушно, звучало дальше.
И никто не понимал в июне,
Почему в заката поздний час
Девушка из маленькой таверны
Не сводила с моря грустных глаз.
В этом месте Дина не выдерживала и комок в горле превращался в две влажные полоски на щеках. Как же было жалко Тату, голосистую, веселую, единственную Тату! Как же было жалко девушку с пепельными косами, грустно смотревшую на закатное море! Дина знала, каким красивым оно бывает, но сейчас ей хотелось, чтобы капитан вернулся и простил девушке безжалостное «нет». И тогда Тата будет петь другие песни!
И никто не понимал в июле,
Даже сам хозяин кабака:
Девушка из маленькой таверны
Бросилася в море с маяка.
Дина весьма смутно представляла себе, что такое кабак, но его туповатый хозяин рисовался ей во всей красе. Толстый, потный от июльской жары, с голой грудью, поросшей редким седым волосом, и в грязном фартуке, он, наверно, первым бежал узнать, почему девушка бросилась в море. Цокал языком, в ужасе воздевал руки к небу, на чем свет стоит ругал взбалмошность юных девиц и думал, как бы ему увильнуть от расследования.
Но что там тревоги кабатчика, когда девушка с пепельными косами разбилась о скалы?! Что там сама Дина и все остальные, когда голос тети становился прозрачно-хрустальным, словно флейта?! Тата, Тата моя, ты ли это поешь?! Может, в горле у тебя серебряная трубка?!
Так погибли пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых бравые матросы
Поднимали не один бокал.
Голос падал каплей. Все ловили этот последний звук, пока он не растворялся в потемневших обоях. Все давно уже прикладывали к глазам влажные платки, но тут тетя поднимала голову и улыбалась.
— Красавица моя! — бросалась мама к ней.
— Тата, ты чудо! Тебе надо петь! — вторили гости.
— Таточка, детка, деточка моя! — бормотала бабушка. А дедушка махал рукой и выходил из комнаты. Дина обнимала тетю.
— Тата, ты научишь меня играть на гитаре? Научишь?!
— Научу, научу, только не души меня! — отбивалась тетя.
— Тата ты обещала! Ну, Тата-а-а!..
Вот вам и счастье Дины. И если вам скажут, что это не так, что счастье — это всего лишь набор стандартных пожеланий здоровья, удачи, успехов и прочих благ — не верьте! Не верьте! Счастье — это невыразимая легкость бытия, это умение улыбаться сквозь слезы. Улыбаться, что бы ни случилось. И жить, и верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. И это завтра будет и для тебя.
…- Тата-а-а-а!!! — зовет взрослая, уставшая Дина сквозь толщу неимоверных лет и знает, что тетя услышит ее.
— Дина-а-а! — откликнется та. И не будет в ее голосе ни горечи, ни боли, ни оплывшей одинокой старости, ни скромной могилы, заросшей вьюнком и одуванчиками. Тетя будет живой, той же упруго-ладной тридцатисемилетней женщиной, смешливой и взрывной. Девушкой из маленькой таверны, некрасивой и прекрасной! Лучшей. Единственной в мире Татой.