Тут высокая женщина с серыми глазами поставила перед ним две миски. В одной оглушительно вкусно пахло мясо из супа, а в другой было молоко. Базилевс неуверенно лизнул того и другого, потом решил, что новая жизнь начинается сносно, и сразу уснул, уронив голову на лапы.
А за круглым столом, накрытым в тени боярышника, шла оживленная беседа. Хозяйка, ловко снуя между домом и столом, выносила все новые блюда: пахучую влажную зелень и белый сыр, сочные помидоры, огурцы и глянцевитый болгарский перец, творог с зернами черного тмина, лобио в ореховой подливке, горячий хлеб и копченое придымленное мясо. От него тоже шел такой одуряющий запах, что Базилевс на секунду приоткрыл глаза, но тут же снова закрыл их, сраженный усталостью. В довершение всего на стол явилось огромное блюдо черного и белого винограда, свежий мед в маленьких блюдечках и запотевшая бутылка домашнего фруктового вина.
— Благодать! Да не сглазить бы! — произнес хозяин, ловко свернул трубочку из лаваша с сыром и зеленью, макнул в ореховую подливу и отправил в рот. — Кушайте, дети!
Пока дети уминали снедь, хозяйка неспешно приводила свои доводы.
— Ему сколько в день мяса надо, ты об этом подумал? Ну, и что, что все растет, все свое, я и так уже как лошадь устаю, пока всех этих животных накормлю. Детям столько внимания нет, сколько им! Много ты имеешь с этих экскурсий?! «Ах, посмотрите, это шелковая акация-альбиция, очень редкий вид, а это редкий белый павлин!» — передразнила она мужа. — Подумаешь! У нас все редкое, а самое редкое — деньги в доме. Я сама экскурсии буду проводить, когда у нас лишние деньги в доме появятся! Все пустой звон. А на самом деле ничего нет, кроме моей усталости!
— Женщина, — лениво возражал муж, — я тебе уже один раз сказал: «Все будет хорошо!» Не надо много говорить. Вот говоришь — устала, а свой ротик, смотри, как сейчас утруждаешь! Помолчи и дай ему отдых!
Так потекли дни, сплетались в месяцы. Цветы боярышника сменились морщинистыми ягодами, похожими на крохотное яблочко; в дом к хозяину часто приходили дети, смотрели зверей, цокали языками, восхищались. Подойдя к Базилевсу, они взвизгивали и прятались друг за друга, а потом осторожно выглядывали. Самые смелые протягивали к нему руки, пытались погладить. Но женщины, с которыми они приходили, кричали: «Не трогайте! Это же лев, может укусить!» — хотя Базилевс никогда в своей жизни никого не кусал, если не считать нос брата в той далекой жизни.
А по вечерам, когда расстилалась прохлада и в траве зажигались звездочки мирабилиса — ночной красавицы, и все сильней, все пронзительнее пах душистый табак, к Базилевсу приходила черная кошка Мацеса. Она смотрела на него умными янтарными глазами, потом осторожно вытягивала лапы и ложилась рядом с ним. И если бы не ее возмутительная миниатюрность, можно было бы подумать, что это лежит рядом мать. И внутри у нее тарахтело так же как у матери, когда она обнимала своих детей.
«Все радуются жизни, всем весело, и только я один мучаюсь. Зачем я вообще родился?» — думал Базилевс.
«Ну-ну, — беззвучно отвечала Мацеса на его мысли — тебе еще не плохо. Вот по соседству с нами была шашлычная. Она очень вкусно пахла и мне там иногда давали кусочки мяса. Нет, ты не подумай, я не голодушница, но не всегда же есть домашнюю пищу. Иногда хочется и в ресторан. Так вот там хозяин ради потехи держал привязанным на солнцепеке медвежонка. Кормил его очень плохо, сама видела. Собаки из такой посуды есть не будут, в какой ему давали. И еще бутылку с водкой давали. Эта такая вода, она плохо пахнет и от нее все горит. Хозяин так говорит, когда ее выпьет, а потом стучит себя по груди и кричит жене: «Animae dimidium meae!»
«Это что такое?» — спрашивал беззвучно Базилевс.
«Это по латыни, ты не поймешь! «Половина души моей» В смысле, она, хозяйка — половина его души!
И вот, этот медвежонок сначала все плакал, а потом лежал и не хотел есть и пить. Просто лежал и тосковал. А потом за ним приехала машина и увезла его куда-то. Поэтому ты не тоскуй, я тебе точно говорю, от тоски плохое бывает".
«Я не тоскую, — молча говорил Базилевс, и кошка смотрела на него умными недоверчивыми глазами, потом вздыхала и они вместе не сводили глаз с большой лохматой звезды, которая висела на горизонте и обиженно моргала, как только он начинал синеть.
А потом начались дожди.
— Глё! Глё! — тревожно кричал орел из своего укрытия. Трава вокруг поникла, звери и птицы попрятались кто куда. Из садка с кроликами все время доносилась возня, собаки были в конуре, цесарки сидели, нахохлившись на насесте, и только Базилевс упорно не желал залезать в будку.
— Ты посмотри! — тихо выговаривала Натия мужу. — Он совсем худой стал, одна кожа да кости. Может, болеет? Умрет — клянусь могилой твоего отца! — честное слово, я к нему и близко не подойду! Жалко животное, и я устала уже. Хватит!!! Что у нас, зоопарка нет?! Позвони, договорись, пусть приедут, заберут. Я тебя прошу: пожалей ты его и меня!
— Не знаю, посмотрим, — уклончиво отвечал хозяин, потом осторожно подходил к Базилевсу, присаживался перед ним на корточки.
— Что, друг, ты меня подводишь? Кушать надо, ты почему не кушаешь? Чем тебе здесь плохо?
Но Базилевс молча лежал и смотрел на мокрую землю. Хозяин вздыхал, уходил в дом, кричал: «Натия, где у нас марганцовка?!», а потом приносил ему противную розовую воду.
Мацеса уже не приходила, но по-прежнему смотрела на него издалека.
В один из дней хозяин привел с собой ветеринара. Тот долго мыл руки, но Базилевс сразу ощетинился — так отвратно от него несло острой вонью лекарств и опасности.
— Базилевс, Базилька, — уговаривал хозяин, и голос его сразу же стал неприятно-сладким. Львенок зарычал, как мог.
— Животное агрессивно, — отрезал ветеринар. — Вы хотите, чтобы он вам детей покалечил? Жену? Соседей? Дикое животное не держат дома. Отвезите в зоопарк, там и ветеринары, и уход. Телефон дать?
— Все у меня есть, доктор. Я сам позвоню.
А потом пришли дети, Камилла и Эмиль, и долго гладили львенка за ушами и под шеей. Базилевс любил, когда они это делали, и волосы у них пахли как кора акации, под которой отдыхала мать. Как они пахнут, эти волосы! Зачем ты создал их, Всеблагий?!
Под вечер Натия, вытирая глаза, поставила перед ним миску мясной похлебки, но он и не притронулся. Он ждал своей лохматой звезды, но небо было затянуто тучами и пусто.
Беззвучно пришла Мацеса и легла с ним рядом.
«Тоскуешь?» — спросила она.
«А что бы ты делала на моем месте?»
«Не знаю. Я на твоем месте не была».
«У тебя есть дети?» — продолжал он мысленный диалог.
«Девять. — ответила она. — Некоторые и сейчас здесь. Вон тот полосатый, с порванным ухом — сын. Только он забыл об этом. И я тоже. Так легче».
«Моя мать не забыла бы».
«Это тебе так кажется. Ты был маленьким. Все забывают. Когда маленькие, все смешные, с ними хочется играть и они пахнут молоком. А потом вырастают, и от них пахнет уже мясом и любовью».
«Ее нет», — сказал Базилевс.
«Любовь есть всегда».
«Нет, звезды сегодня нет».
«Что тебе звезды? Нашел о чем думать? Сегодня нет, завтра будет».
Львенок ничего не ответил. Мацеса взглянула на него искоса и вздохнула. Небо было темным, собирался дождь и в курятнике беспокойно квохтали цесарки.
Наутро за Базилевсом приехала машина. Он уже привык к людским запахам и не удивился, что от хозяина и маленького толстого парня рядом пахнет бензином.
— Ну, поехали! Вставай! — сказал хозяин и отвязал цепь. — Будешь жить хорошо, смотреть тебя будут хорошо, здесь ты мучаешься, может, правда.
Базилевс не пошевельнулся. Хозяин просунул под него руки и поднял легкое тело. Базилевс не уткнулся ему в воротник, как в прошлый раз.
На пороге дома появилась женщина. Серые глаза ее блестели.
— Половина души моей! — хвастливо сказал хозяин парню. — Дети где?
— Спят, — коротко ответила женщина. — Он живой?
— Конечно, живой! И еще долго будет живой! Правда, Базилевс? — К хозяину вернулось его обычное приподнятое расположение духа.
— Глё-ё-ё! — вдруг крикнул орел.
— Молчи, глупый ишак! — беззлобно замахнулся на него хозяин.
— Ну, с Богом! Доброй дороги, — тихо сказала женщина и вылила им вслед на дорогу кружку воды. — Смотри, больше никого не привози, хватит с меня уже!
— Золотая душа! — вздыхал хозяин, устраиваясь в кабине. — А хозяйка какая! Приезжай ко мне домой просто так, посидим, поговорим. Так угощать буду — ум-м-м! — пальчики оближешь!
Водитель согласно кивал. А в кузове среди перекатывающихся бочек на подстилке из сена лежал Базилевс. О своей будущей жизни он пока не думал.
Он смотрел на дорогу: от машины на ней поднимались желтые клубы пыли, такие же, как фонтанчики песка от его лап в той первой далекой жизни, и такие же, как янтарные глаза кошки Мацесы, в этой второй, уже тоже закончившейся жизни.
Начиналась третья… Как сложится она?