Как-то и я, будучи на практике в одном из латвийских лесничеств, нежданно-негаданно, без особых на то приглашений, попал на праздник Лиго. И о том, что запомнилось с тех давних времен, постарался нынче рассказать.
* * *
Топ-топ-топ по ступенькам. Янис… За ним и Илзина светлая головка во входном люке мансандры. А за ней… Что это? Большой металлический поднос. На котором… Солидный облитой керамический кувшин, окруженный тремя объёмистыми глиняными кружками, и тарелки, тарелки… С подсоленными домашними крекерами, пряно пахнущими тмином кусочками сыра, с распластованным ломтиком подвяленного мяса дикого кабана, которого ещё по весне подстрелил Янис. А в кувшине?
— Пиво? Домашнее?
— Оно, родимое! Разливай, Илзе! Вот теперь можно и начинать! Ну, за праздник?! Яа-анис Ли-игаа…
И вдруг из приоткрытого окна мансарды — в унисон Янису:
— Яа-анис Ли-игаа…
Пам-пам-пам… Та-та…
Яа-анис Ли-игаа…
Пам-пам-пам…
* * *
Сверху, из окна мансарды, можно было увидеть небольшую, человек пять, разновозрастную группу, одетую в праздничные белые рубашки и блузки. У двух мужчин, большого и маленького, на головах — густые, отливающие тёмной, свежей зеленью венки. Стоя между энгурской дорогой и крыльцом конторы лесничества и поглядывая на окна усадьбы, все вместе дружненько выводили:
— Яа-анис Ли-игаа…
Пам-пам-пам… Та-та…
Рядом с ними, чуть сбоку, на двух колёсах стояла садовая алюминиевая тележка с изогнутой ручкой. В тележке удобно примостился небольшой бочоночек.
Высунувшись из окна мансандры, Янис призывно помахал рукой и что-то прокричал по-латышски. Но и без слов было понятно:
— Заходите, гости дорогие!
Дорогие гости дружно потянулись к крылечку…
* * *
Не успели все трое скатиться по крутой лесенке вниз, как у Яниса, его младшего и тестя на голове оказались точно такие же дубовые венки, как и у некоторых из уже вошедших в помещение мужчин.
За первой суетой встречи и праздничных поздравлений даже не заметили, когда Илзе со старшей успели собрать на стол нехитрую снедь, запотевшую бутылку «беленькой» и пару глиняных кувшинов домашнего пива.
Сели, подняли первые стопки и кружки за праздник, перекусили и кто-то потихоньку начал:
— Яа-анис Ли-игаа…
Все дружно подхватили:
— Пам-пам-пам… Та-та…
Он ещё не знал, что предстоящая ночь — настоящий бенефис этой песни в разных её вариациях. Но, не зная слов, всё-таки подпевал:
— Яа-анис Ли-игаа…
И его голос не выпадал из общего дружного хора…
* * *
Минут через сорок и гости, и все, от мала до велика, обитатели лесничества, толкая перед собой садовую тележку с бочонком домашнего пива, шли по энгурскому шоссе.
Километра через полтора, справа от дороги, показалось озеро. Следующий хутор стоял прямо на берегу. Подойдя к его крыльцу и поставив тележку, народ дружно, громко (а мало ли — хозяева уже спать улеглись) и весело грянули:
— Яа-анис Ли-игаа…
Пам-пам-пам… Та-та…
Какое «спать»! Похоже, в эту ночь найти по Латвии хотя бы одного спящего было настоящей проблемой! Их — ждали. Ждали! Высыпали на крыльцо, дружно и зазывающее замахали руками:
— Заходите! Заходите, гости дорогие!
И всё пошло по отработанному в лесничестве, а потому — уже знакомому сценарию. Но здесь уже было не только легче, но и значительно интересней — на хуторе появились ровесники.
— Костя? Отец говорил — студенты. Из Питера? На практике? Мы с Юрисом, знакомься — это Юрис, тоже студенты! Нашего, рижского политеха. Будущие инженеры радио-электронщики. Да-да! ВЭФ уже начинает… Начинает по нам плакать! Я — Илмар. А это — Инга и Лайма. Инга уже работает. На «Саркана Звайзгне». А Лайма только думает. В кон-сер-ва-то-ри-ю! Ты не смотри, что она такая маленькая! Она здесь самая умная! Она… Она — ноты знает!
Эй-эй! Без рукоприкладства! Де-евушка… Ну, что у вас за манеры?! Кто и где вас воспитывал?
А ты, Константин… Что стоишь? Прямо, как не родной?
«Что-что»?! Видишь доски? Тащи на вершину холма. Там есть старое место под кострище. Где-нибудь поблизости и бросай. Те доски, что по четыре сбиты, клади по центру. На них закусь и всё, что к ней полагается, поставим. А вокруг них, прямоугольничком, выкладывай те, что сбиты по две. На эти и сами сядем, и народ усадим. Пока ты со «столом» и «стульями» возишься, я костром займусь. Юрис от дома провод для магнитолы на вершину бросит да с кассетами разберётся… Ты что, всю ночь «Лигу» петь настроился? А потанцевать?.. С такими-то девчонками… Эй-эй, прошено же, и русским, и латышским — без рукоприкладству!
Вот… Пока отцы-деды в доме сидят, мы как раз всё и успеем!
И правда успели!
* * *
Всем нашлось дело и все были внутри этого праздника, не выпадая из него…
Тихо перешептывались между собой несколько седых и сухоньких старушек, что небольшой, дружной стайкой, как те воробушки, сидели по ту сторону стола. Мамаши зорко поглядывали за резвящейся здесь же, по преимуществу неподалёку от костра, ребятнёй. Мужики солидно обсуждали какие-то производственные и хозяйственные дела. Молодёжь смеялась над чем-то своим…
Никто не мешал друг другу, и праздник шёл сам по себе, непринуждённо и легко.
Что удивляло — практически без пьяной подпитки. Ну, разве можно для взрослого мужика за подпитку считать те пятьдесят капель, что не чаще чем в полчаса-час раз, да под хорошую закуску и неспешный разговор?.. Или кружку пива, осушенную разгоряченным организмом после быстрого танца?
Время летело быстро и незаметно. Пели, дружно поддерживая время от времени зачинавших старушек, про «Лигу»… Так же дружно, но не частя, поднимали и белый, и пенный напиток. Закусывали…
После чего Юрис ставил что-то из современного и дружно, на быстрый или медленный танец, поднималась уже молодёжь. Ну, и если кто из жён умудрялся с импровизированных, но, как оказалось, таких основательных, сидений поднять своего разлюбезного, оторвав его от степенного разговора, то не только молодёжь.
Отдыхая после танца, подпевали «Лигу», бросали в рот что из выставленного на столе и — опять танцевали. Время летело…
Вот уже осоловелую малышню мужчины унесли в дом, а женщины рассовали их по имеющимся в наличии спальным местам.
* * *
После очередного быстрого танца присели передохнуть. Перекурить. Посмотреть с вершины холма на буйствующую зеленью Видземе. На тихие и прозрачные, тёмного стекла, воды Валгума езерс. Красота-то какая…
И вдруг, после очередной затяжки, не поворачивая головы, Имант произнес:
— Хороший ты парень, Костян. Хотя, и русский…
— А что, неужели, все русские такие плохие?!
— Да нет, — после небольшой паузы, — разные бывают.
— Так и латыши точно так же. Разные! Вот скоро и практика заканчивается, и не только в Риге-Юрмале, но и в Бауске, Екабпилсе был. А «зелёных Янисов» что-то нигде не видел. Или что, не так?!
И опять, после паузы:
— Да. Так. Но в выходные у памятника Свободы будешь… Особенно, если к вечеру ближе… По-русски лучше не говори.
— Ой, мальчишки, а через костёр-то когда?* Хватит тут курить! Побежали, побежа-а-али!
— Руку! Руку, Костян! Не отпускай!
— Ну, не судьба видно… Не судьба, Инга…
— Да что ты смотришь? Его, наверное, в Питере зазноба дожидается.
— А может, и не одна! Покраснел-то, покраснел-то как!
* * *
К себе, в мансарду, он поднимался, когда уже совсем рассвело. То ли позднее утро, то ли ранний день.
Если бы в усадьбе лесничества были петухи, они уже давным-давно отпели бы. Да и вообще, смеркалось ли вчера-сегодня?! Полная впечатлениями ночь не отпускала и усталости почти не чувствовалось.
Примечания:
* Через костёр-то когда?!! — уже почти к завершению Лиго, под утро, симпатизирующие друг другу парни и девушки, крепко взявшись за руки, прыгают по двое через костёр. Если удалось перепрыгнуть, не расцепив руки, значит, суженные. Ну, а как нет…