Как и чем попрощался со мной якутский поселок Тикси?

Перейти к первой части статьи

На столе стоит фугас.
Нынче праздник у всех нас.
Тот «Фугас» на ноль семь.
Будет весело сегодня всем!

В Таджикистане, как в Душанбинском госпитале лежал, в таких бутылках местный портвейн «Памир» продавался. В Тикси — «Билэ мицнэ». Именно «фугасом» этим со мной заполярный якутский посёлок негромко так, но чувственно-проникновенно, попрощался, оставив воспоминание о тех временах.

Тикси, если с якутского и дословно, то выходит — «место швартовки». Ну, и поселок своему названию — соответствует. Тикси — это порт в

Якутии, рядом с устьем Лены. Правда, «рядом», — понятие растяжимое. Широки сибирские просторы. И чтобы от Тикси до Лены дойти, ещё почти сутки по воде топать надо. Дельта Лены, до того как река впадает в море Лаптевых, делится на несколько проток, одна из которых — Быковская, выходит почти к самому Тикси. Протока, хоть и не самая крупная, с той же Трофимовской её не сравнить, но тоже… Немаленькая. Больше сотни вёрст.

Да и сразу в протоку не попасть. Для того чтобы это сделать, ещё и одноименный, тоже Быковский, полуостров обогнуть надо.

Мы в Тикси плавательную практику проходили. На судах портофлота. Прилетели, те, кто по той или иной разгильдяйской причине ещё не успел загранвизу открыть, вместе, почти всей группой. А улетали — уже каждый сам по себе. Когда у кого на его судне навигация заканчивалась. У кого — в сентябре, у кого — в октябре. Ну, а самые стойкие уже под занавес, когда бухта намертво, до следующего лета, льдом схватилась. В ноябре.

Естественно, перед вылетом — отвальная. С вечера… А дальше — как оно пойдёт.

У меня так — хорошо. В самую притирочку дорожную сумку схватил и — на автобус. Ещё бы минут десять-пятнадцать и всё. Пришлось бы следующего рейса ждать.

Но успел. Народ уже прошел контроль, так что со мной быстро. Тем более, на досмотре свои парни, погранцы, стояли. Так что нормалёк:

— Константин.
— Серёга.
— Серё-ога…
— Костя-а-ан…
— Предложение! Давай дружить погранотрядами.
— Встречное предложение! Дружить — заставами.

Пару раз обняться не успели, как уже на борту очутился. И на морды их, хитро щурящиеся, даже внимания не обратил.

А Воркута… Сели — взлетели.

Ну, посмотрел я на родные, черные с белым терриконы, даже не подозревая, что насмотрюсь ещё на них на том же Донбассе. И на чёрные, угольной пылью матово отливающие. И на белые, снегом припорошенные. И на уже травкой молодой заросшие. Зелёные.

В Воркуте всё привычно и отлажено. Вышли. Снова сели. Взлетели. Досмотра-то там не было.

Вот в Москве…

* * *
Здоровье ж поправить надо, а ещё и шницель не принесли:

— Объявляется посадка на рейс… Москва-Ленинград. Просим пассажиров пройти к стойке…

— Ладно, ладно… Шницель повару жертвую. Графинчик. Графинчик, красивая ты наша… Да поворачивайся, ненаглядная. Цигель, цигель!

И только вторая соколом пошла:

— Заканчивается регистрация…

Ну, блин горелый! Из горлышка, что ли, её булькать?! А что сделаешь? Никакой культуры!

Сумку в зубы и — на досмотр. А там… Поставил багаж на ленту транспортёра, он и поехал плавненько на просвечивание. И какой-то кадр аэрофлотовский уже смотрит. Да что-то так… Уж больно внимательно.

Что смотреть-то? Кроме смены грязного белья и зубной щётки — ничего. Нет, морду от экрана оторвал и уже мне:

— В распечатанном виде вино к провозу запрещено.
— Да какое такое вино? Нет у меня ничего!
— Ну, смотри… Смотрите.

Я тоже — на экран. А там — ясно различимый силуэт фугаса, и две трети его — тёмные, полные, значит, а одна треть — светлая. Видно, что отпито…

Что за чертовщина?

Рывком сумку — хвать с транспортёра, открываю её… Точно, «Билэ мицнэ». Вытаскиваю… И весь народ, что в аэропорту был, вместе со службой досмотра, просто лёг на пол. Бутылка-то… Вот она. Но вина в ней… Нет. А вместо него…

Мы ж как вино выпили, пустые бутылки под пепельницы приспособили. Набился один фугас до горлышка полным-плотненько — за борт его. Всё, функцию свою выполнил, надо новую «пепельницу» заводить. Очередной фугас из-под стола и достали. Благо проблем с пустой тарой никогда не было.

И вчера одна такая бутылка на столе стояла. За ночь её набили окурками плотно, под самое горлышко.

Только, видно, весельчаки провожающие решили её за борт не выбрасывать. Зачем? Когда можно в сумку.

Ну, и когда выскочил морду лица сполоснуть да зубы пару раз щёткой терануть… И положили. От тряски в полёте окурки уплотнились, осели. Вот на экране и высветилось… ощущение початой бутылки.

— Щас. Щас, мужики, я её…
— Ку-уда?
— Да выбросить его! Фугас этот, проклятый…
— Зону досмотра покидать запрещено.
— Да урна ж — во-он. Рядышком.

— Запрещено. Вези уж, морячок, свой фугас в Питер. Чудной вы, мореманы, народец. Кто с Севера мех везёт… Кто — красную рыбу или Золотой корень. А тут… Бутылка с окурками! Последний выдох чукчи что ли с собой на память прихватил?!

* * *
«Чудно-ой»… Кто? Я что ли? Да сами вы, то самое слово!

Вот, подойдёт время… А оно обязательно подойдёт. И надо будет свидеться с тем самым, лично мне незнакомым, но хорошо в миру известным дедушкой Петром. И когда он, оценивающе посматривая на меня, начнёт позвякивать, перебирать на большой связке ключи…

Мне что? Там меха нужны будут? Или Золотой корень, радиола розовая, понадобится? Не взять с собой всего этого туда.

А фугас с последним выдохом чукчи… Это же — па-амять. Взгляну тогда там, в горней выси, в мудрые, многое и многих повидавшие глаза деда и скажу. Я скажу: «Не надо рая. Дай ты мне братву мою!»

Всех. Я помню вас, пацаны! Помню. Всех…

* * *
А фугас тот, с окурками, я уже в Пулково выбросил. Не везти ж его было в общагу, на Двинскую?..