Писатели писали о типичном? И да, и нет. Резануло что-то глаз в одном месте, потом увиделось в другом — художник обобщил. А сотни мест, где ничто особенное на глаза не бросалось, не заметил. Но ведь нормальная деревня спокойна и гармонична. Типичные отклонения к ней не относятся.
Мы думаем, что если Петр постзаграничного образца навязал России празднества с попойками, то так оно и было всё время. Ничего подобного. Спивались — и одумывались. Это как болезнь: жар, головная боль, ломота во всех членах, слабость, но через неделю ум светлеет и порождает идеи и правила для новой здоровой жизни. Примерно так же и сёла заражались и переболевали алкоголизмом.
Помню из детства, как сторожем дачных участков стал крепкий дед. Он был исключительно честен, и если дачники что-то теряли, хозяина находил и вещь возвращал. И вдруг пошли разговоры о том, что он попивает (не пьёт, не напивается, не уходит в запой, а только изредка находится в лёгком веселящем подпитии, «чуть-чуть для настроения»). Стали обсуждать, кого же взамен сторожем взять. Если сильный молодой, то где-то такие деньги зарабатывает, что дачники столько же не соберут. А из старого слабого какой сторож? Прослойка из сильных молодых бездельников в тот момент просто не существовала. Тогда же взрослые говорили между собой о том, что «деревню начали спаивать» и что «десять лет назад такого не было».
В 1984 году начали кампанию против пьянства и возмутили народ варварской вырубкой виноградников. Программа «Время» усиленно пропагандировала безалкогольные свадьбы, и на фоне одной из передач прозвучал комментарий: «Сперва приучали, теперь так отучают, чтобы запретный плод стал сладок. Кто-то упорно гнёт свою линию». По городу висели плакаты «Трезвость — норма жизни», но новый год начинался с фильма «С лёгким паром!», где пьяное недоразумение в итоге изменяло жизнь к лучшему. Пьяниц показывали не злобными ничтожествами, а доброжелательными симпатягами, тонкими натурами, застрявшими в житейских тупиках. Возможно, в этом случае художники снова выявили типичное отклонение, но — отклонение.
Сейчас деревня пьет. Больше прежнего или меньше? Не знаю. Беспросветно и беспробудно или умеренно? Тоже не знаю. Могу лишь пересказать слова одного полупьяного деревенского философа, который однажды так обратился ко мне: «Вот ты девка умная, и про своих этих эритроцитов говоришь так, что я б этим цыпам зернышков насыпал, если бы знал, куда. Ты б на сельский сход пришла и всем так рассказала…» И стал он говорить о том, как в 1930-м приехал к ним в деревню парень молодой языкастый и предков распропагандировал так, что в три дня три совхоза организовали и в ту же осень зажили так, как до того и не мечтали. Сейчас бы таких. А то присылают каких-то нудных болтунов, те чего-то порассказывают-порассказывают и уедут. Чего приезжали, спрашивается?
Нет живых людей, нет идей, ничего нет, незачем жить, нечего хотеть. «Ну выпил я эту твою кока-колу, „праздник к нам приходит, праздник к нам приходит“. И где праздник? Где на душе праздник, я тебя спрашиваю?!»
И сказал он мне, что с 70-х годов нет людей с идеями. Были такие, что «знаний как грязи», были с «политинформа — цыц!-циями», были «покупальщики рабсилы за живой доллар — одна штука», а таких, чтобы воодушевили да всех разом на дело подняли — не было. С 70-х годов — не было. «Твоя эта интеллигенция зажралась ещё тогда и зазналась».
Мне стало стыдно за «мою эту» интеллигенцию. Вроде бы не зажралась, вроде бы не зазналась, но ведь и впрямь в мыслях не было ехать в деревню воодушевлять и поднимать. Сколько мы волонтёрили в разных местах по разным поводам — но всё сами с собой, без обращения к деревенскому жителю. Козьего молочка купим да посочувствуем, что деревня погибает, вот и всё общение. В остальном деревня — сама по себе, мы — сами по себе.
Когда на картошку ездили, строго-настрого предупреждали друг друга, чтобы с деревенскими не связывались, от них одни проблемы. Когда дачи возле деревни построили, быстро наладили отношения с продавцами молока и впредь заботились лишь о том, чтобы деревенские пацаны наши дачи не обкрадывали. Молча, но с трудом терпели, когда деревенские приходили купаться на наши копанки. Гулявшие между рядами дач компании считали бандами или наводчиками. Детей своих осторожно отзывали, когда они начинали слишком живо общаться с грубоватыми деревенскими. Иногда сдруживались с некоторыми добродушными старушками, но вскоре обнаруживали, что от симпатичной старушки вся деревня о нас всё знает и оттого фамильярничает. С ужасом отказывались от приглашений на попойки.
Мы и они — два мира. Мы — умные, они — хитрые, мы — трезвые, они — пьяные, мы — одиночки, они… Приходить к ним и к чему-то призывать — нелепица.
Неужели правда, что до 70-х не было этого разделения, деревня не была отверженной и не пила?
Правда ли то, что деревня ждёт нашего прихода и наших воодушевляющих речей? В душу лезть не позволит, заигрывания не потерпит, но постарается дорасти до нас.
Верно ли, что сейчас самое подходящее время, чтобы преодолеть наше полувековое разделение?