Хотя почему эту печку называют титаном — не очень понятно. Может, потому, что у неё нет плиты, на которую, как у нас в бараке, можно ставить ведра с водой, кастрюли с супом или сковороду с картошкой, которая потом станет жареной, а поначалу — совсем сырая и совершенно невкусная?
Даже разжигается этот титан — точно так же, как и самая обыкновенная печка. Сначала дядя Стася — друг родителей и отец моего приятеля Лешки — топором расщепляет небольшие обрезки досок на тоненькие лучинки, которые складывает в открытый зев титана домиком и поджигает с помощью старой газеты. А когда всё это разгорится и титан довольно заурчит, втягивая в себя жар сгорающего дерева, чтобы уже через трубу выбросить его черным дымом в темное, закрытое облаками небо… Вот тогда к дровам можно подбросить совок-другой угля. Подождать немного, закрыв дверцу топки, и только после этого пошерудить внутри кочергой, равномерно распределяя по колосниковой решетке мерцающую желто-красными огоньками плотную темную массу.
А потом, снова закрыв дверцу, сесть рядом с ней, вбирая в себя приятное, идущее от титана тепло. И, вслушиваясь в доносящийся из-за закрытой дверцы усыпляющий своею равномерностью гул, не отрываясь, через открытое поддувало, смотреть на отблески увлекательного танца огоньков, с азартом отплясывающих на поверженных ими угле и дровах.
Но даже самое интересное со временем приедается. Или нас без лишних слов и объяснений сгоняют с уже насиженного, нагретого места взрослые, у которых свои дела и планы. В том числе и на прилегающую к титану площадь. Ну, а мы… У нас с Лешкой появляется куча свободного времени. Которое, если, конечно, не сидеть на месте и без дела, можно использовать с большой пользой. Во-первых, для себя. А во-вторых, и для Генки из соседней квартиры. Тем более, ему тоже, пока и у них в титане не согреется вода, делать — ну, совершенно нечего.
Так это же дома! А на улице? Там-то столько всякого разного…
Для начала в снежных сугробах, что по самые крыши завалили стоящие во дворе сараи, можно вырыть пещеру. Которая почти сразу же превратится в красноармейский штаб. Но чтобы на него не напали немцы, надо срочно оборудовать наблюдательный пункт. А ещё лучше, если Генка станет пограничной собакой. От него и требуется… Бегать возле пещеры на четвереньках туда-сюда и гавкать время от времени погромче. Всего-то! Зато диверсантам и лазутчикам ни за что не подобраться к штабу скрытно.
Но собакой Генке — не очень хочется. Вернее, он не против, но только чтобы его кормили. И не просто там снегом или кем-то случайно оброненным и ещё не спрятавшимся под снег углем, а… Конфетами! Это он, конечно, здорово придумал. С такой кормежкой мы бы с Лешкой и сами собаками стали. Но… Нет конфет.
Поэтому приходится по сугробам взбираться на крышу сараев, чтобы уже там оборудовать наблюдательный пункт:
— Нам сверху видно всё, так и знайте, проклятые фашисты! А кто этого не понял, так смелые советские парашютисты прямо сверху, с крыши, и — вниз… Прямо вам, гадам, на голову. Ура, победа!
Но заслуженно насладиться содеянным… Как обычно. Только-только начнется всё самое интересное, так тут же от дома несется:
— Лешка-а! Генка-а!
Видно согрелась уже вода в титанах. И не успеешь завалиться домой, отряхнуть веником снег с валенок, а рукавички и штаны положить на батарею, как:
— В ванную. Марш, марш! Мы все из-за вас, что? Ночью мыться будем?..
Какое ночью? И часа не проходит, как раскрасневшиеся от горячей воды, чистые, не так чтобы насухо, но вытертые и завернутые в простыни, мы с Лешкой перемещаемся в его комнату. Забираемся на широкую (и двоим — совсем не тесно!) кровать под тяжелое, но не колючее и теплое ватное одеяло, чтобы практически сразу начать рассказывать друг другу разные страшные истории.
Про черную руку. Или сундук, из которого толпами вылезают мертвецы, как только громко скажешь, что у тебя — «Йо-хо-хо! Есть бутылка водки». Или о том, как у деда на речке (давно, ещё когда царь и помещики были!) один мужик ловил сома, а тот схватил его за ногу и уволок в омут. И его… До сих пор не нашли. До сих пор!
— Да не сома! Мужика этого… А когда ночь и дождь идет, так он вылезает из омута, забирается на крышу и кричит прямо в трубу — «У-ууу!»…
Причем последнее — уже скинув с себя одеяло, размахивая руками и прыгая по кровати:
— У-ууу!
Но разве Лешку испугаешь? Вот и он подскочил. Прыгает рядом, ревниво поглядывая, кто из вас выше:
— У-ууу!
И почти сразу же, перекрывая возмущенное поскрипывание кроватных пружин, громкий стук в стенку и чей-то громкий голос:
— Эй, разбойники! Что это там у вас? Если через минуту не станет тихо, будете спать по разным комнатам…
Ага, ещё чего! «По разным»… Да мы тут ещё не всё друг другу рассказали.
Правда, для того чтобы продолжить с разными страшными историями, надо всё-таки принять горизонтальное положение, накрыться одеялом и чуть-чуть полежать тихонько. Чтобы там, за стенкой, убедились, что мы — совсем не разбойники. И применять к нам только что озвученные страшные и ужасные наказания — совсем ни к чему. Мы и так. Тихо-тихо лежим. Ти-ихо. Хо-х-хх…
Этих нескольких минут тишины и неподвижности хватает каждому из нас. И мы с Лешкой засыпаем. Даже не успев пожалеть об этом. Да и какие сожаления, если впереди нас ждал новый день, обещавший быть не менее интересным и богатым на события, чем тот, с которым ни он, ни я так и не успели попрощаться…
…Кто сказал, что время — функция непрерывная?
Почему тогда воспоминания приходят вот так — яркими дискретными вспышками? Которые кому-то могут показаться совсем не яркими. Так, один, не очень богатый на события день. Но почему-то именно он всплыл в моей памяти. Приблизил то время, которое, казалось бы, уже давно, если не кануло в лету, то уж точно — быльем поросло. Ан, нет. Вот они, близко и узнаваемо, те лица, которых не видел уже многие десятки лет.
К чему они вспомнились? Может, если вдруг удастся сложить все сохраненные моей памятью моменты, то кто-то сможет вычислить длину моего времени? И времени моего поколения? Зачем? Что, кому-то она, эта длина, может быть интересна?
Я не делю на ноль. И не измеряю ни длину, ни ширину времени. Но моя память расходится от меня концентрическими кругами, в каждом из которых — сохраненные ею события, дорогие для меня места, лица родных и близких мне людей.
И я ничего не могу с этим сделать. Моя память уходит от меня, унося с собой какую-то толику сохраненной ею информации. Чтобы при случае отдать её ещё кому-то. Тому, для кого она, так же как и для меня, покажется важной.
Время уходит, убегает, просачивается, как вода через решето, и никому не позволяет дважды войти в одну и ту же реку. А люди и события, с которыми оно разлучило нас (и иногда, казалось бы, навсегда!), все равно остаются с нами… Вот такой памятью. Яркими дискретными вспышками. Может, они важны не только мне?
Если на небе зажигаются звезды, то кому-то это, наверное, нужно?..