И не важно, где проходила та граница: в суровых арктических краях советского Заполярья или в знойных песках Каракумов. Тем, кто когда-то носил в качестве уставного головного убора «зеленые фуражки», так же как и тем, кто носит их сегодня, в день 100-летия праздника пограничных войск, посвящается этот материал…
Меня даже местные в пионерлагере не били. А что? Плаваю я не хуже их. Ныряю лучше многих. Цыпки на ногах к концу смены точно такие же, как и у всей местной толпы. А удочки и яблоки в колхозном саду меня в те времена интересовали значительно больше, чем их девчонки.
Даже местные в пионерлагерях. Что уж там говорить о разных микрорайонах родного города? Да где хочешь и когда тебе вздумается шастать можно. Главное — не выпендриваться сильно. И со своим уставом в их монастырь не залазить. Но и глаза опускать, если какая наглая рожа в них не мигая уставилась, не стоит. Репа, она у каждого своя, родная, не дядина. И кто кому начистит её до фингального безобразия, в самом начале знакомства кто скажет?
Цыкнул набежавшей слюной сквозь зубы, да поинтересовался спокойненько, где бы тут у них лучше пятак на грузило раскатать. И будет тебе счастье. Для начала, конечно, поиздеваются над твоей наивностью. Но к вечеру… К вечеру на всех твоих удочках будут самые лучшие грузила. Свинцовые шарики дроби, без особого спросу позаимствованные новыми приятелями у лично тебе не знакомых, но явно чьих-то отцов-охотников. А через неделю будешь знать все самые классные засидки на километр вверх и на такое же расстояние вниз по течению.
От тебя и требуется-то. Не жидиться. Перед тем как утром тихонечко выбираться из дома, сначала на кухню. Луковицу, пару картофелин и горсть пшена на будущую уху. Соль? Соль тоже не забыть отсыпать в пустой спичечный коробок или, на худой конец, в свёрнутый из газеты небольшой кулёк. И только потом — в сарайку. За удочками.
И будет тебе счастье. Большое и светлое. Только к соседу через плечо не заглядывай. У него точно такое же. Не больше и не светлее твоего. Просто он не любит, когда кто-то на его счастье заглядывается. Кто знает, может, у тебя глаз чёрный?
Всё. Простые, элементарные правила. Не нарушай их. И они сработают. Обязательно сработают. Где бы и с кем бы ты не был.
Вот и в армии они меня не подвели. Нас же — практически всю учебку, поголовно — в Афганистан перебросили. Погрузили 150 харь в Чите на транспортный Ан-22 — Антей, восемь часов лёту, и вместо занесенных огроменными сугробами почти по самые макушки вечнозелёных лиственниц Забайкалья — чистая посадочная полоса Термезского аэродрома. Вылезай, приехали. Выгружай своё барахло.
А его у нас с собой… Не-ме-ря-но. Три комплекта формы у каждого — само собой. Гордость любого бойца — тельник.
Одно жаль. Полоски на нём… чёрные. Морские… С зелёной краской, что ли, в стране напряженка? Ну, почему сразу в нормальный цвет не покрасить? Вон, у десантуры, так полоски — голубые. Сразу видно — не абы кто там перед тобой. Войска Дяди Васи. Маргелова. А чем они лучше нас? Да ничем. Ничем! А тельники им — пожалуйста. Вот бы и нам — с родными, зелеными полосками. Знай, мол, наших! Погранцы идут…
Конечно, тельник, берет к нему — места почти не занимают и весят немного. Но ведь к ним довеском ещё всё то, без чего, по мнению высшего командования, бойцу — никак. Кальсоны, свитер из верблюжьей шерсти. Такая же шапочка в комплекте с ними. Матрас, тапочки… Даже… кеды. Вот видел кто в армии кеды? Я — тоже. Но в получении расписался. И, скорее всего, они были. Где-то там, в вещмешках, котомках, рюкзаках… Которые — на себе. Носильщиков, грузчиков бойцу по штату не положено, да и по окрестностям как-то не наблюдается.
Кран-балка, правда, внутри железного брюха транспортника была. Если верить тому, что на ней написано, — солидной грузоподъемности: 13 тонн. Да только кто же нам разрешит её раскурочить? Всё на себе, самому. Дотащи, погрузи, выгрузи.
Пока выгрузишь — до самых трусов взмокнешь. Да и после забайкальских морозов то, чем нас Термез встретил… Да курорт просто! На юга прилетели.
— Раздевайся, пацаны. Загорать будем. Кто в географии силен? Тут, говорят, южнее Сочи. Вот только моря нет. Жалко…
— Жалко, оно, боец, у пчёлки. А вам построиться в шеренгу по два и вон туда. Видишь, коробка КПП? И ворота рядом. Видишь?! Тогда — что стоим? За мной, хлопчики…
Вот так и встретили нас. Чтобы уже следующим днем воткнуть в очередную колонну, идущую за речку с грузом зерна и боеприпасов…
* * *
Из кабины, благодаря включенному на всю мощь приемнику, было слышно, как Пугачева удивляется по поводу того, что «старинные часы ещё идут». Нет, ну, надо же, засранцы какие… Идут всё-таки!
Это была последняя песня. Которой со всеми нами прощался Союз, надолго оставаясь где-то там. За спиной…
А когда въехали на Хайратонский мост, вдруг неожиданно пошел совсем не зимний, мелкий, грустный дождик. И кто-то, посмотрев на покрывающуюся тёмными расплывающимися пятнышками шкуру брезентового тента, вдруг негромко сказал:
— Это к счастью… Пацаны, дождь — это к счастью! Пусть они там хоть обсерутся все. Мы вернёмся. Мы все обязательно вернёмся!