Вот, справа от меня — дедушка Диван. Так он постоянно… Спит!
— Хр-рр… Х-р-рр…
Правда, ничего удивительного в этом, если уж честно, вообще-то, и нет. Темно ведь всё время! Сколько здесь стою, а Солнышка ни разу не видела. Всё ночь, ночь. И лампа на улице постоянно горит. Вот только Часы, спасибо им, подсказывают, когда утро, а когда, если первый круг подружки Стрелки пробежали, — вечер уже…
Дедушка здесь — самый, самый. И по возрасту. И по положению солидному. Поэтому если он спит, все — замолкают. Чтобы не потревожить ненароком старика. Только Часы, что висят на стене, прямо над ним, не могут удержаться, чтобы не подчеркнуть свою значимость и важность. Каждый час:
— Б-бо-о-оммм…
Хорошо, если один раз. Но бывает — и больше. Два. Три раза. А иногда так разговорятся, что этот «б-бо-о-омм» двенадцать раз подряд докладывают.
Вот именно — докладывают. Им хоть говори, хоть нет. Они всё своё и своё по уже давно выученной наизусть бумажке. Других, и меня тоже, даже и не слушают. Словечко какое между этими «бомами» не вставить. А и вставишь, что толку? На все твои вопросы у Часов только один ответ:
— Б-бо-о-омм…
Воображалы и задаваки несчастные!
И настроения какого разговаривать с ними о чём-то нет. Ты им «стрижено», хоть двадцать пять раз подряд скажи, в ответ всё равно «б-бо-о-омм» услышишь. Как только с ними Маятник дружит?
Вот этот — та ещё балаболка. И бормочет, и бормочет что-то…
— Тик-так. Ти-ик-та-ак…
Неугомонный! Прямо как тётушка Сорока. Та тоже… Самая большая была в нашем лесу любительница потрещать! Прилетит, все новости, что с опушки или с ламбушки принесёт, вывалит тебе на крону и — дальше. Другим рассказывать.
А вместо неё — дядюшка Ветер в гости к нам заглянет. Ласково так погладит, спросит:
— Как вы тут, девчонки?
— Хорошо, дядюшка… Вот, дождевые капельки в гости заскочили, да и остались на какое время в веточках. Нам хорошо, а малыш Паучок ворчит, что опять в его хозяйстве беспорядок навели. А какой беспорядок? Сам посмотри — Солнышко выглянуло и таким узором его паутинку раскрасило! Каждой капельке — маленькую радугу подарило.
А нет никого, так всегда можно было с подружками-елками о чём своём, еловом, пошептаться. Ах, сколько у меня подружек было! И сестрёнок. Но…
Не зря, видно, матушка постоянно дядюшку Ветра укоряла. Мол, зачем он нас с сестрёнками на эту просеку, под линию электрических передач, занёс?! А он оправдывался. Мол, что шумишь, старая, посмотри как девчонкам просторно. Не то что все вы там, в тесноте, да в обиде. Постоянно кого-то вываливать вместе с корнями приходится. А на просеке — красота! Всем и места, и Солнышка хватает…
Но не зря матушка… Пришли люди, под самый корешок забрали всех и увезли.
Долго везли. Сначала машиной. Потом — поездом. Темно было, тесно. И страшно…
Но не одна ведь я. Сколько родных сестрёнок, подружек вместе со мной, рядом, было… И пока везли, и потом, когда высадили и поставили всех вместе в том месте, у входа в которое большими буквами кто-то написал — «Елочный Базар». А когда не одна — не так уж и страшно. Вместе ведь все. Рядышком.
Ну, почему… Почему меня одну Мужчина на Базаре взял и сюда принёс? В дом этот, что он квартирой назвал и который им какой-то Хрущёв строить помогал. Мастер, наверное, по строительству. Вот только он здесь не живёт. Кроме Мужчины и Женщины больше — никого.
А место — есть. Вон, за дедушкой Диваном, у окошка. Или вот, если из прихожей, сразу у входа в комнату.
Конечно, тогда бы сестрёнка проход ветками загородила. Но ничего. Пройти-то можно! А я бы не одна здесь была.
Правда, дедушка сказал, что ещё и мальчик маленький здесь живёт. Но я его не видела. Нет его. Ещё до моего приезда, ночью, у него ушко заболело. Он не спал и плакал. И Женщина с Мужчиной не спали. Но не плакали. Потом приехали люди в белых халатах, посмотрели мальчику в ушко какой-то блестящей трубочкой и увезли на машине с красными крестами. Тоже белой.
Это уже сёстры Шторы сказали. Они в окошко видели. Машина как раз под лампой стояла.
Нет, не скажу, что здесь плохо. Когда меня сюда принесли, я та-а-ак пить хотела. Сколько ехали! И хоть бы капельку какую кто бы где дал. А Мужчина догадался. Поставил меня в ведро и, чтобы я не падала, песка насыпал. Утрамбовал его. Потом и водички налил.
Так хорошо-оо… Почти, как дома, в родном лесу. И тепло. Прямо — весна! Вот только Солнышка нет. Но я всё равно новые, зелёные пальчики из веточек высунула. Может, здесь весна такая. Без Солнышка.
Кто-то же греет! Значит, весна. Вот я и высунула. И все та-а-ак обрадовались…
Давай мне подарки разные дарить! Вот шарики стеклянные повесили. Почти как капельки дождевые, когда Солнышко в них смотрится. Только — больше. И каждый шарик — одного цвета. Но почти все — разные. И красные есть, и синие, и желтые…
Ещё часы повесили. Тоже стеклянные. Но они не идут. Как встали, что-то около двенадцати, так и стоят. Зато — красивые!
А на верхушке у меня укрепили красную пятиконечную звезду. И ленточки тоненькие серебристые на веточки бросили. Их почему-то «дождиком» все называют. Хотя какой же это Дождик? Я же его знаю. Не Дождик это совсем. У того — капельки. А здесь — ленточки. Нет, не дождик!
Только я молчу. Поймут ещё, что не то что-то, и снимут. А я такая в них… Краси-ивая…
Да! И лампочки. Здесь все на этих лампочках просто с ума посходили. И на улице — они, и в доме. И вот… Мне тоже дали! Их ещё как-то интересно называют. Но я забыла…
Столько кругом нового! Интересного… И все ждут, не дождутся какого-то Нового года.
А ещё — когда мальчик из больницы вернётся. И дедушка Диван говорит, что вот это всё… Всё, что на мне и подо мной… Да! Опять чуть не забыла… Под моими ветками, прямо у ведра, что какой-то белой тряпочкой обёрнуто. Мол, снег это… Глу-упые… Какой снег, если весна! Так вот. Под ветками — коробочка, на которой вертолёт нарисован, и пакет.
А в пакете… Разный мелкий народец в красивых бумажных одёжках. Нет, так-то я не видела. Закрыт пакет и ленточкой такой синенькой перевязан. Да народец в нём суетной, неугомонный. Всё шебуршит, разбирается промеж собой. Кто из них вкуснее, да лучше. Особенно, вот эти, что по-русски не очень понятно разговаривают. Всё больше:
— Калев, калев…
И ещё — мы, мол, желе-е-ейные… В шоколадной глазури! Фу-ты, ну-ты! У меня тоже — смола под корой. И что с того?
А ещё там, в пакете, такие мячики маленькие. Оранжевые. Маленькие, маленькие, а тако-о-ой от них запах… Даже мой, приятный, хвойный, перебивает! Дедушка Диван говорит, что они откуда-то издалека. Само собой. У нас в лесу с таким противным запахом сроду не было!
Дедушка говорит, что всё то… Ну, что на мне и под ветками. Всё, мол, мальчику. А то он всё один и один в больнице. Да-аа… Плохо одному. Сама знаю.
Знать-то знаю, а сама? Всё о себе, да о себе. Конечно, плохо без сестриц и подружек. Но и ему. Мальчику. Хорошо, что ли? Я вот — и красивая, и пальчики у меня новые, и… Нет, неплохо мне здесь! А ему там, в больнице? Одному. Без сестриц. Без подружек. Не берёзовый сок сладенький…
Вот придёт он из больницы…
— Ого!
Это же я тут! Така-ая… Кра-си-ива-я-а. Не будет он больше один! И я не буду… Буду — с ним.
Ой… Это что? Ключ в замке проворачивается?.. Так дедушка же говорил! Что — сегодня…
А-аа… А ты кто? Такой маленький…
В смешной тёмной круглой шапке, сверху перетянутой резинкой, в валенках и маленьком пальтишке, к рукавам которого на такие же резинки, что и на шапке, пришиты варежки.
И глазки… Тёмненькие. Широко-широко раскрыты.
А в них… В них, как в той тихой, прозрачной ламбушке — я… Я отражаюсь. Такая красивая, нарядная. С новыми зелёными пальчиками.
Ну… Здравствуй, малыш!