И чего её бояться? Она ж ласковая, белая и пушистая. Засядем с мужиками на кухне, так и не зайдёт ни разу. Ну, если и заскочит по своим делам, так только спросит, всё ли у нас тут есть, а то может сообразить чего куснуть на зуб, другой. Не всё ж нам только «беленькую» кушать. Всё вежливо, культурненько, без какого надрыва душевного.
Не то что у Андрюхи. У него ж супруга… Как на вахту, в полчаса раз обязательно на кухню лебедем белым выплывет и посмотрит на толпу всю, чисто мужскую. Правда, посмотрит уже не лебедем. И рублём не одарит. А так, со стальной строгостью. Но молча. Посмотрит, посмотрит, дождётся, пока разговоры непринуждённые стихнут, развернётся не спеша и удалится… Со значением, крупным шрифтом со спины отчётливо выбитым, удалится. Не засиделись, мол, соколики?
Ну, и после второго такого её «захода» уже понимаешь: действительно, засиделись, засиделись… Так и Андрюху одного на растерзание тигру этому бенгальскому не бросишь ведь? Друг, как-никак. Вот и сидишь в кухонном окопе, отрытом в полный профиль. С бруствером, травкой на нём для маскировки и нишей для боеприпасов. Оно ж и в горло уже не лезет. Хоть первая, хоть четвёртая — одним и тем же колом. А всё равно! Русские не сдаются. До последнего патрона, рюмки то есть, стоять будем. Насмерть. И из-под стола, даже как упадём, отстреливаться начнем…
Не-ее… У меня ж не так. Совсем не так.
А глаза в глаза мужиков спросишь:
— Да вы чё? Боитесь Светки, что ли?
И услышишь, таким блеянием сдавленным, с уже отведёнными в сторону глазами:
— Д-да-аа…
Конечно, с одной стороны, оно ж приятственно, что, в отличие от них, уже и забывших, как он, порох тот пахнет, каждый день сапёром по минному полю. С тигром в одной квартире. Он только отвернётся… А ты ему на хвост. Да ещё и подпрыгнешь, перед тем как на хвост этот. Знай, мол, наших!
Ну, и уважение к тебе неподдельное.
Но сам-то я знаю. Да не так это совсем. Белая, она и пушистая. Ласковая. И меня любит. Ну, и я её, само собой.
А характер. Что тут сделаешь? Какой есть. У неё и тесть с тёщей, царство им небесное, по одной половице ходили. А любили Светку больше и сильнее, чем старшую. Нет, говорить-то, конечно, ничего не говорили. Но я ж вижу. Не слепой.
И чтобы с таким характером, да слюни розовые вот такими огроменными пузырями, да на всю малогабаритную квартиру?.. Никогда и ни за что. Не поверю!
И не поверил бы, если б сам не видел.
С попугая всё началось…
* * *
Младшая уже в школу пошла. И день рождения так неотвратимо надвигался. Так-то оно понятно, что новые джинсы бы надо. Надо… А вот ей-то что? Чего хочется? У неё день рождения всё-таки.
Я и подкатываю тихонечко так:
— Нась…
А она:
— Па… А попугайчика?.. Можно?
И смотрит так… Всё. Без попугая того — просто кранты.
— Маленького такого, пап. Я его сама кормить буду… Можно?..
И опять. Снизу — вверх. В глаза. И как тут «нельзя»? Почему?
— Да можно…
В общем, купили мы попугая этого. Мелкого, волнистого. Синенького такого. Клетку там, поилку, кормушку. Пачку зерновой смеси «Чика». И стал он у нас жить. Только тогда я и понял — почем он, фунт изюму-то…
Это только кажется, что купил попугая и — никаких забот. Корми, пои его. Выпускай полетать время от времени. Ну, клетку чисти, само собой…
Нет. Там наука целая. Я как книжку прочитал, так чуть не свихнулся. И то, и это, и двадцать девятое. А ещё надо, чтобы мел или камень специальный, типа пемзы, постоянно в клетке висел. У волнистого попугайчика того, оказывается, как когти у кошки, клюв постоянно растёт. Кошка когти о какую деревяшку точит. А попугаю — вот. Или мел. Или пемза. Чтоб точил.
Ну, и наш. Точил. Вроде. Только как-то, в мае уже, подзывает меня Светка к клетке и пальцем тычет:
— Смотри…
Смотрю. А наш-то… Тыкает клювом в кормушку, вытаскивает зёрнышко, а оно у него вываливается из клюва и обратно — в кормушку. И со следующим зёрнышком — так же… И с тем, что после следующего…
Я и вспоминаю. Точно. Дня три как шелухи от зерна в клетке нет. И попугай какой-то… Сегодня даже и не летал, когда дверку клетки открыли. Видно, отрос всё-таки клюв. Изменилось положение нижней части клюва относительно верхней, вот он то зерно и не может удержать, не говоря уже о том, чтобы освободить ядрышко от твёрдой оболочки.
Я — за книжку. Там и написано — ничего, мол, страшного. Тащите своего питомца к ветеринару, он клюв подрежет, как надо.
К ветеринару, так к ветеринару. Я этого охламона за крылья, в коробку из-под зимних ботинок, и — в машину. Заплатил всё чин-чинарём. Ветеринар помудрил там что-то и возвращает мне это пернатое чудо. Приезжаю домой.
Попугай не ест, не пьёт… Мало ли, может, шок после операции. Может, и шок. Только клюв у нашего потемнел…
А в книжке той написано, что подрезать клюв надо аккуратненько. Чтобы, срезая ороговевшие части, не задеть ту часть клюва, в которой ещё живые кровеносные сосуды. Потому, мол, лучше, если эту операцию, пусть и несложную, но специалист выполнит.
А я к кому ездил? Может, и к специалисту. Только сдаётся мне, что раньше таких специалистов костоломами называли. Дня через два сдох наш попугай.
Ну, сдох и сдох… Через неделю-две уже и каникулы. Детей надо бы на лето — к матери. А попугая — куда? С собой? В вагон? Без санитарной книжки? С пересадкой в Москве? И для чего? Чтобы в первый же день какая кошка его схарчила?
Баба с возу…
Дети, само собой, в глубоком трауре:
— Пап, ты ж похоронишь Чика?
— Похороню, похороню…
— А где?
— Ну, не во дворе же. Вот, прямо у дома лесок начинается, зайду поглубже, подальше от собак, что постоянно хозяева выгуливают, и похороню.
— И крестик поставишь?..
— Само собой!
А сам за мусорное ведро и к выходу.
Только у самой двери, в прихожей уже, меня Светка перехватывает:
— Ты куда?
— На мусорку…
— А лопату что не берёшь?!
И смотрю… Из глаз-то… Слёзы! Сами. Так и бегут. Так и бегут. И здоровущ-щие… Как горошины.
— Так, Свет… Что, я в лесок прямо с пустым ведром, лопатой под мышкой и попугаем в зубах попрусь? Сейчас, вынесу мусор, вернусь, возьму лопату и пойду. А вы пока, хоть в тряпицу какую его заверните.
— А-аа… А я подумала…
— Дура! Индюк тоже думал. Да вот, в суп попал.
— Ладно, ладно… Иди уж, умник. А мы и правда. Завернём пока Чика…
* * *
Вот так я и похоронил того попугая. Нет, крест, конечно, ставить не стал. Хоть и Божия тварь, так ведь нехрещёный.
Но палочку с ели сломил и воткнул. Чтоб видно было, что не просто то холмик. Могилка.
А не подскочила бы тогда Светка к дверям… И не увидел бы я те слезы. С крупную горошину. Ну, вы, наверное, и сами всё поняли. А я промолчу за то, о чем и самому стыдно вспоминать.