— А-аа… Кто? Ты, Ганс? Да и не спал я совсем. Не спится что-то… Как лодка? Выходила на связь?.. Опять тихо? Уже пятый сеанс…
Ладно, ложись, поспи. Уж у кого-кого, а у тебя сон… Как у тех мюнхенских пожарных. Знай только свисток им через какое время подавай, чтоб перевернулись с одного бока на другой. А то ведь так и пролежни заиметь — что на два пальца плюнуть…
Да нет, не буду я умываться. Говорю же тебе — и не спал совсем!
И в темноте… К морю. Шею свернуть на этом проклятом русском острове — вот только этого мне не хватало для полного счастья.
Спи давай!
* * *
Господи… Ка-а-ак болит голова! Это от бессонницы. Какой? Третий день без сна? Ну, да… Если пятый сеанс лодка не выходит на связь, то как раз… третий день пошел.
Людвиг… Господин обер-лейтенант сказал, что если что… Как-никак на войне. Мало ли… Если три сеанса подряд борт на связь не выйдет, то чтобы надували лодку… Надували…
Да мы её и не спускали. Она ж в один тон с камнями. Ещё и маскировочная сеть сверху. Ганс на неё, по краю, крупной гальки навалил. Ветром ни сеть, ни покрытую ею лодку — не снесёт. И не видно. Сам с косы, где моржовое лежбище было, посмотрел, проверил.
С лодкой — вроде какое-то подобие крыши над головой. А так — попробуй, обсушись как после дождя. Открытый огонь, в целях соблюдения скрытности расположения радио-пеленгационного и наблюдательного поста, разводить нельзя.
Мра-а-ак… И занесло же тебя, Фридрих! Прямо к чёрту в пасть. На самый край света. На самый-самый… Крайнее и не бывает. Дальше только это проклятое холодное угрюмое серое море.
А здесь? Галька, камни и скалы… И всё. Точь-в-точь, как и море. Холодное, угрюмое и серое… Ну, кой-где — серо-коричневое. Для разнообразия. И — кое-где.
Вот кто эти жалкие, перекрученные и прижатые ветром к камням голые кустики назвал деревьями? Кто? Да он, видно, не был никогда и нигде, кроме этой чёртовой русской Арктики. Его бы сейчас. Прямо сейчас… К нам, в Баварию.
Да, начало сентября — самое хорошее время! Тепло, но нет уже той, часто изнуряющей, летней жары. Почти всё ещё стоит зелёное: и трава, и кусты, и деревья. Настоящие! Как тот дуб, что рядом с усадьбой. От коровника — ближе к дороге, по которой вместе с отцом почти каждое утро выезжали в поле… Вот это — дерево! Не то что это русское убожество…
Темно, правда. Но через пару часов начнёт светать, тогда и увидишь. Эти «деревья»… Во всей их «красе».
А дуб… Дуб сейчас ещё зелёный. Солнышко только думает, а разводить ли ему краски? Или ещё подождать чуток? Ну, если только на пробу… Желтеньким — по берёзкам. И то так, кое-где. А багряным… Может, по буковой роще?
— Ну, что? Вроде бы — со-овсем другой вид… Как-то светло и празднично.
Пра… Господи, Фриц! Как же это? Совсем из головы вылетело…
У-у-уу… Если бы она та-ак не болела, не забыл бы!
Третья суббота сентября. А сегодня? Всего-то! Меньше недели осталось. Ка-ак я мог забыть? Точно, с головой явно что-то творится…
Октоберфест! Октябрьский пивной праздник. Совсем немного времени осталось до того дня, когда на улицы Мюнхена выйдет традиционная процессия, во главе которой верховой, одетый в жёлто-чёрные одежды, молодой монах с большим колокольчиком в руке.
Хотя… какая процессия? Какой монах? Какой колокольчик? Война…
Ну, и что? Разве может война отменить праздник? Какой, может, и может. Но не Осенний пивной! Тут ничего не сделать. Это же праздник мартовского пива. И то, что отец сварил по весне, вот… Сейчас оно вызрело! И как? Как не выбить затычку из бочки, если того пиво, само пиво требует!
Пусть без процессии, монаха и колокольчика, но… Чуть меньше, чем через неделю, выбьет отец затычку из бочки мартовского пива и… разольёт пенящийся и приятно пахнущий солодом напиток по литровым кружкам «маас».
А на столе уже будет стоять большое блюдо с бретцелями — мягкими, но хрустящими крендельками, усыпанными крупной солью. К которым, чуть позже, мама принесёт из кухни большую сковородку, полную ароматных, постреливающих разогретым жиром белых в крапинку колбасок. Вайсвурст.
И к белым колбаскам — белое, пшеничное пиво… Разве может что быть лучше, вкуснее и полезнее пшеничного пива? Полезнее! Вот именно…
Мама всегда любила рассказывать, как ему, ещё совсем-совсем мелкому, орущему во всю мощь ещё небольших лёгких, вместо соски вложили в рот жеванный ржаной мякиш, смоченный «Хефевайценом». И всё. С той поры — никакого крика. Вот только соску ему можно было и не предлагать. Всё равно выплюнет. Нечего. И без соски рос здоровым и спокойным, без каких капризов и истерик.
Вот только сейчас. Ка-ак болит голова…
Нет, это, наверное, не только от бессонницы. Скорее всего сказывается та контузия, когда осенью 41-го их тральщик у Нормандских островов потопил английский бомбардировщик. Именно с той поры у него нет-нет, да начинала болеть голова. Но чтобы так сильно и так долго… Так — в первый раз. А что тут странного? Всё когда-то бывает впервые. Накопилось, видно, за войну. Столько, что всё, уже никакой мочи.
Так что прости, отец, но пить тебе этой осенью пиво одному. Как это было прошлой, позапрошлой, позапозапрошлой… И наверное, будущей осенью.
Так-то, конечно… Людвиг. Господин обер-лейтенант сказал, что если что… Как-никак на войне. Мало ли…
Если три сеанса подряд борт на связь не выйдет, то чтобы надували лодку и шли на зюйд-зюйд-ост. К устью этой большой русской реки — Лены. А там — либо побережьем, либо по основному руслу реки и потом, Быковской протокой, — в залив Неелова. Там наша гидрометеорологическая станция. В конце сентября, начале октября их должна забрать U-711, чтобы перебросить на основную базу, на остров Земли Александры.
Спасибо, Людвиг. Ты всегда был хорошим командиром. И другом… Был.
Да, Людвиг, это проклятое слово «был»! Знаешь, скольким ребятам, что были со мной рядом все эти четыре года, я, вынужденно, говорю сегодня «был»? И я не знаю. Но многим, очень многим. Вот и тебе. Тоже говорю «был». И это так.
А теперь. Пришёл и мой час. Я знаю, что не дойду до Неелова. Я это знаю. Точно. Как и то, что всё… Сели батареи. Здесь оставаться бессмысленно. Но и туда я — не дойду. Я не хочу туда идти. Я хочу — к вам. Сейчас, ребята. Подождите минутку…
Мне надо увидеть эту тонкую розовую полоску, что разрезает черный мир преисподней на две части, отделяя небо от моря. Я не хочу в море. Мне — к вам, ребята. За вот эти, чуть подсвеченные восходящим солнышком свинцово-фиолетовые облака, что рядом… Почти у самой земли.
Значит, и вы, парни? Тоже — рядом?! Вы ждёте? Я быстро.
Железо никогда меня не подводило. Вот так. С предохранителя. Затвор… Передёрнули. Всё-оо. Патрон в патроннике.
Теперь… Нет, грудь — это ненадёжно… Лучше ствол сюда. Под подбородок. И ближе к шее.
Прости, отец… И — не жди.
Я — к вам, парни.
* * *
Что? Кто?..
Кто стрелял?!
Русские?
Фриц… Фриц, ты где? Фри-и-иц!
Фриц… Ты чего?.. Тебя ранили?.. Сейчас, сейчас… Подожди чуть-чуть… Сей-час.
Чё-о-орт! Да вскроется когда этот индивидуальный пакет?..
Сейчас, Фриц… Сей-час… Фриц.
Фри-и-иц… Что же ты наделал, унтер?..
Заче-е-ем!