Наш руководитель обожает все новое. Особенно всякие иностранизмы. «Трейдеры» и «брокеры» ласкают ему слух, как влюбленным соловьиное пение в июльскую ночь. Одна проблема — он мало понимает, что говорит.
Однажды вызывает он меня в свои просторные, охлажденные кондиционированным воздухом начальственные палаты и с порога грозным голосом, как и подобает большому начальнику, приказывает: «Я завтра еду в столицу и думаю посетить там одну весьма интересную выставку. Ты мне в дорогу, Егорка, положи твой бонус. А то мне без него на выставке никак не можно».
Я, как и принято у всех упредительных подчиненных, сначала рьяно киваю головой, а потом начинаю быстро соображать, что Их Руководительство имело в виду. Вовремя кивнуть головой и показать всем своим видом деловую энергичность, бьющую ключом из всех твоих пор, глаз, рук, ног и всего туловища, — дорогого стоит. Я этому учился не один год. Задумчивость и неспешная рассудительность — наоборот, у начальства не ценятся и принимаются за тугодумие.
Над глубинной, как противолодочная мина, фразой «Положить бонус» я ломаю голову, потирая рукой бритый подбородок, и никак не могу представить себе эту картину. Во-первых, бонусов нам не выплачивают. Премии — да, два раза в год случаются. Но даже если Их Начальственность и имела в виду премию, что в переводе с нерусского на русский «бонус» и означает, то «положить» ее своему боссу, при всей своей огромной любви и нежности к нему, я не могу, по причине неполучения этой самой премии вот уже не менее полугода.
Помучившись минут двадцать, я, наконец, решаюсь поинтересоваться у Их Премудрости, что они имели на своем грандиозном уме, когда обронили это несочетаемое по-русски сочетание. Испросив, как положено, аудиенцию в приемной и, сначала благоговейно просунув голову, затем робко пролепетав «Разрешите?» и проникнув в Святую Святых, я заикающимся голоском осмеливаюсь прошамкать:
— Уважаемый Иван Иваныч, я насчет бонуса, хотел поинтересоваться. Вам завернуть или так положить? — начинаю я издалека, чтобы отвлечь его от государственных дум о благе человечества и подготовить, так сказать, к самому неожиданному.
— А? Что? Кто это? — отрывается от послеобеденного сна мой патрон. — Че надо? — он пятерней вытирает струйку послеобеденной слюны, стекающую по подбородку и ниже, на дорогой кремовый пиджак.
— Я насчет бонуса. Мне завернуть или так положить? Может, какие пожелания будут? — я расплываюсь в глупейшей улыбке и почти приседаю в глубоком реверансе. Я давно заметил, начальство не любит умных, задумчивых лиц. Оно любит лица попроще. Чтобы, когда бросают в такое лицо «Дурак! Идиот! Придурок!», угрызения совести не мучили.
— Какие пожелания? Ты его в свой футляр всунь и мне на заднее сиденье кинь. Да положи тот, что покрасивше, побольше.
— Хорошо, Иван Иваныч. Как скажете, — лепечу я и, видя, что Их Руководительство снова проваливается в послеобеденные думы о всеобщем счастье человечества, усердно поспешаю за дверь.
Оказавшись за дверью, я понимаю, что так ничего и не понял, а поняв, что я ничего не понял, я понимаю, что по существу, так ничего и не спросил.
Покружив в непонимании еще с полчаса и дождавшись, когда по моему опыту, дорогой Иван Иваныч должны придти в себя от послеобеденных дум о благе всех людей, я снова прошусь на прием и, оказавшись еще раз пред очами Их Руководительства и видя непонимание и им вызванное неудовольствие, расплескавшееся на его помятом лице, мямлю как можно придурковатее. Чтобы Ивану Иванычу было приятнее:
— Я, это… хотел узнать, уважаемый Иван Иваныч… — переминаюсь я с ноги на ногу и заглядываю в недовольное лицо Их Начальственности, словно снизу вверх, позаискивающее.
— Ты че? Че снова пришел, а? — в голосе слышится явное неудовольствие, хотя, судя по широко распахнутым глазам навыкате, послеобеденный сон уже закончился.
— Я… это, Уважаемый Иан Иваныч, насчет бонуса, — виновато улыбаюсь я.
— Бонуса? Какого бонуса?
— Ну, который вы с собой на выставку берете.
— Ах да, бонус. Бонус, бонус, бонус, — Их Руководительство явно пытается припомнить значение иностранизма.
— Я хотел вот что… бонус никак нельзя вам на заднее сиденье, и на выставку, — выпаливаю я залпом и чувствую огромное облегчение, словно гора с плеч и камень с сердца.
— Почему это? — рычит Иван Иваныч.
— Ну, потому что бонусов мы не получаем. А если вы имели в виду премию, то это совсем другое дело, — тороплюсь я подсластить пилюлю, — … хотя и премии мы тоже уже полгода не получали.
— Какая, к чертям собачьим, премия! Ты че, сдурел?! — и я уже представляю, как пишу заявление по собственному желанию, как меня провожают в последний путь, как…
— Бонус, Иван Иваныч. Вы же сами… — я закрываю глаза, и тут меня осеняет, что Их Величество Иван Иваныч XV, имел в виду не «бонус», а… «баннер». Выставочный такой плакат на штативе. Я как раз в выставочных целях недавно заказал два таких баннера. Ходил к Ивану Иванычу, показывал, спрашивал его мнение. Ну, он
— Ты вот что, Смельчаков, не умничай. Бонус, баннер. Один хрен! Задурили тут голову! Возьми эту хрень выставочную и кинь мне на заднее сиденье.
Так бы сразу, по-русски, и сказал. И не было бы никаких недоразумений. Русский язык — великий и могучий. Язык международного общения. Это вам не английский со своими бонусами и баннерами!