А тётки нет. Она к Ночке ушла. Той тоже одной в хлеву скучно. Правда, утром, после завтрака, мы ходили к ней, чтобы угостить куском чёрной горбушки, которую тётка предварительно, ещё в хате, посолила крупной серой солью:
— На… На, Ноча, позавтракай!
Она обрадовалась. Потянулась к нам из стойла своей большой чёрной мордой с приметной, от рога до рога, белой отметиной на лбу. Задышала шумно, внимательно поглядывая тёмными глазами то на тётку, то на меня. Замычала негромко и нестрашно. Вопросительно:
— Му-уу… С чем пришли? Принесли что вкусненькое?
— А как же! Вот.
И горбушку ей ближе, к влажно поблёскивающему в полумраке хлева носу, который тут же заходил, задвигал ноздрями, задышал недоверчиво:
— Точно? А что?
— Точно-точно. Горбушечка с солью. На…
Уже и сама поняла, что не обманывают. Принесли вкуснятинки. Нагнув шею и чуть задрав голову вверх, раскрыла рот и осторожно мягкими, тёплыми губами — а-ам… И — как не было той горбушки в руке. А потом ещё, собирая остатки крошек и крупинок соли, мокрым, шершавым и чуточку липким языком по ладошке — шорк, шорк.
Ночке там тоже одной скучно. Правда, летом рядом с ней, только в другой, низенькой загородке, довольно похрюкивал любопытный Яшка, вечно просовывающий в какую щёлку свой подвижный пятачок:
— Кто там? Что? Принесли поесть?
И, если убеждался в том, что да — принесли, начинал, радостно повизгивая, суетливо носиться по всей загородке, чавкая копытцами по жидкому месиву под ногами, разбрызгивая его в разные стороны и опрокидывая корытце для корма.
Обжора. Просто обжора. Сколько не наложит ему тётка, аккуратно подняв перевёрнутое корытце и поставив его на место, всё Яшке мало. Проглотит быстренько и опять повизгивает:
— Ещё хочу!
Конечно, так есть. Мордой елозит по корытцу, туда-сюда, так, что половина пойла точно выплёскивается на пол. А то ещё залезет в свою «тарелку» с ногами, да и опрокинет её со всем тем, что там ещё осталось. А чавкает… Чавкает как! Меня б бабуля уже давно из-за стола выгнала.
Разбаловала… Разбаловала его тётка. Вот он и убежал в лес за деревней. Это отец сказал. Он у дядьки узнал. Тётка-то молчит, как я за Яшку спросил. Обидно ей, наверное. Она его любила. А он…
Дурной… Дурной этот Яшка, он ведь
Снег. А он — холодный и невкусный. Даже синички, прилетавшие вчера поклевать кусочек сала, что отец нанизал на голую, без листьев и яблок, веточку ранетки… Даже синички! И те это знают. А Яшка… Дурной! За что его только тётка… Нет, конечно, меньше, чем меня или Кольку, но ведь любила! За что?!
Кстати, а что синички? Может, и сегодня прилетели?