К этому моменту достать билет «На Таганку» было даже теоретически невозможно. Самый популярный театр: «Добрый человек из Сезуана», «Десять дней, которые потрясли мир» были фантастически модными спектаклями. Билеты на «Таганку» не продавались, они распределялись каким-то неизвестным простым людям образом, поэтому я даже не мечтал туда попасть и ходил куда попроще — в «Современник» или театр кукол Образцова, да мало ли было в
Что делать, я не знал. Пришлось обратиться к отцу. Мой папа в то время служил в Министерстве обороны и никаким боком к театральной жизни даже близко не стоял. Почему я обратился именно к нему? Обратился ведь, как к последней надежде. Потом я долго раздумывал над этим и вот что уяснил для себя. Вера в возможности отца, которая прививалась мне с раннего детства, была настолько высока, что я даже представить себе не мог, что у него что-то может не получиться.
Через день папа принес мне кусок какой-то бумажки с непонятной закорючкой.
— Что это? — спросил я, а в ответ услышал нечто совсем непонятное:
— Это контрамарка. Пойдешь с самого утра завтра в кассу театра и скажешь, что на фамилию Любимов у тебя бронь.
Кто такой Любимов, я не знал, но бумажку с благодарностью взял и в кассу театра к ее открытию явился. Там меня как будто ждали, и я получил два билета на третий ряд партера, причем они были так расположены, как я мог только мечтать — слегка справа, так что вся сцена была как на ладошке. Любопытно было одно: на афише, которая висела в кассе, значилось, что премьера спектакля «Антимиры» должна состояться 2 февраля, а билеты у меня были на 31 января. Я вышел из касс и постарался понять, что это значило. 31 января — сегодня, никаких спектаклей в театре нет, выходной день.
Ладно, решил я, потом разберусь.
И вот уже вечером, за несколько минут до начала спектакля, я вышел из метро и сразу же попал в плотную людскую кашу. Она была очень даже подвижной, эта каша. Все куда-то стремились, поэтому просто так перейти через улицу, чтобы добраться до дверей, было почти невозможно. Пришлось серьезно покрутиться, при этом передо мной стояла еще одна проблема. Билетов-то было два, но все произошло так стремительно, что я никого пригласить не смог. Пришлось выбирать из тех, кто стоял и жалобно смотрел в глаза: свободных билетов не было, да и не могло быть, а вот у меня было.
Девушку я высмотрел еще издали. Горящие, жаждущие глаза, темные волосы, прекрасная фигурка, да и мордашка очень даже ничего. Я лавировал между людьми, с кем-то сталкивался, от кого-то приходилось уворачиваться, и при этом глаз не спускал с брюнетки. Наконец я подошел вплотную, дотронулся до ее руки и кивком указал на входную дверь. Девушка все поняла правильно и молча пошла следом за мной.
Пробраться к своим местам было непростым делом. Все проходы были забиты людьми. Мелькали знакомые лица известных писателей, знаменитых актеров, в общем, вся литературная, театральная и какая там еще есть имеющая отношение к искусству Москва была там. Причем очень многие не имели билетов. Мы пробились в свой ряд, на удивление, места были свободны. Пока мы пролезали через чьи-то ноги, в зале раздался шум:
— Ахматова, Ахматова…
Я уселся на свое место и оглянулся. По проходу пробиралась грузная пожилая седая женщина с таким властным и величественным выражением лица, глядя на которое всплывали в памяти ее портреты, выполненные великими художниками современности. Мне показалось, что больше всего она была похожа на портрет, написанный моим любимым Мартиросом Сарьяном. Вероятно, у нее не было места, и она просто пробивалась к сцене с уверенностью, что уж ей-то место уступят. И действительно, какая-то девушка, сидевшая на откидном месте во втором ряду, сразу же встала, но
По проходу в сторону сцены шла еще одна знаменитость — Лиля Юрьевна Брик. Горделивая осанка, высоко поднятая голова. Она не шла, она как-то скользила или парила, и при этом ноги она от паркета не отрывала, или я этого не видел из-за длинной юбки. Лиля Юрьевна поравнялась с Анной Андреевной. Судя по всему, дамы не были в дружеских отношениях, поскольку обменялись довольно холодными кивками. Теперь все взгляды вновь обратились на мужчину из второго ряда, он встал, Анна Андреевна милостиво поблагодарила его, а девушка, уступавшая ей место, жестом предложила сесть на него совсем растерявшемуся мужчине.
Было удивительно, но никто не хотел уступить место Лиле Брик. Наконец, со сцены спустили стул, на который и уселась любимая женщина великого поэта.
Наконец шум затих и на подмостках появился немолодой человек.
— Любимов, — прошелестел зал.
— Сегодня у нас генеральная репетиция, но она — не просто прогон спектакля, который очень небольшой, всего одно действие, поэтому сегодня мы не хотим им ограничиваться, а попросили автора дополнить его своими стихами, — голос у этого человека был хорошо поставлен, и хотя говорил он негромко, слышали его все.
О том самом спектакле я ничего сейчас сказать не могу, я смотрел его впоследствии столько раз, что впечатление размазалось и вытащить из памяти самое первое воспоминание невозможно. Скажу только, что лишь на таганской сцене он выдержал более 700 представлений, а учитывая, что театр во время многочисленных гастролей давал его в обязательном порядке, получилось более 2000 раз.