Нет. Не видно. Только слышно, как играет, шелестит листьями слабый, ещё ленивый после дневной жары ветерок. Да время от времени, потревожив листву, с глухим шумом падает в уже начинающую желтеть траву палисадника червивое яблоко. Одно. Вот, второе. Где-то там, внизу оврага, зазубренным смычком заводит свою нехитрую мелодию цикада.
Темно в комнате. Тихо. Только зудят за окном комары, шелестит листвой уже начинающий делиться ночной прохладой ветерок, падают яблоки, пиликает на своей скрипке цикада.
Пусто и немного неуютно на большой широкой кровати одному. Вообще-то, здесь должен быть и отец. Но сейчас лето. И он — на сеновале. Вот если зимой — он придёт. Но позже. Когда глаза сами собой закроются, так и не дождавшись вечерней сказки. Их отец не очень любит. И знает плохо. Даже про колобка и то я — лучше его. Он вечно, то зайца пропустит, то про волка забудет.
Тётка — должна знать. Она ж Кольке, когда он маленьким был, — рассказывала?! Только ей — не до того. Она до сих пор на летней кухне. Ставит на завтра какую-то «опару».
По сказкам — это бабуля. Но её тут нет. Она там, в Казачке, осталась, где речка, станция, клуб и больница. А ещё этот. Сельсовет…
* * *
Прям за порогом, уже в сенях, прохлада не по-летнему пасмурного утра. И дождик своими иззябшими за ночь капельками — в шибку окна:
— Тук-тук… Тук-тук! Впустите, люди добрые…
Ещё не проснувшиеся глаза и не смотрели б на эту, в общем-то, вкусную пшенку. Тяжёлая металлическая ложка из нержавейки с противным, гулким стуком постоянно выпадает из руки на чистую столешницу. И вдруг… От порога, сторожко снимая с коромысла на лавку только что принесенные с колодезя вёдра, бабуля:
— Мыша, мыша…
— А?..
— Дэ була?..
— И дэ?..
— На пОли.
— И шо?..
— Шо заробыла? Кусок сала!
— И?!
Ложка стремительно ускоряет свой разбег вслед за убегающей от бабули присказкой…
— Дэ ж тие сало?
Некогда! Только глаза пошире и выгоревшие брови — вверх!
— ?!!
— Пид лавкой!
И бабуля, наклоняясь, внимательно смотрит под лавку, на которой уже стоят почти до краёв наполненные вёдра:
— У чём загорнуто? В халявци!
Ложка со скрежетом уже царапает дно миски…
— А?!
— А дэ ж та халявка?!
Шея, как только можно, вытягивается вверх и чуть в сторону… Ну, что там под лавкой?! Проклятая столешница! Огромная, как-то колхозное поле, на котором совсем не видно бабулю, когда она с бригадой уходит пропалывать буряк…
— Дэ?!
— А дэ ж та халявка? Мыши поточили…
И бабуля, не разгибаясь, почти из-под лавки, разводит руками… «Нэма…»
— А дэ ж ти мыши?
И вдруг… Стремительно поднимаясь из наклона, бабуля — тебе навстречу, громко, но мягко и ласково, прямо в лицо:
— Му-у-урррм! Кит зьив!
Ну, вот! Знал же, знал! И опять не страшно испугался…
Ещё мгновение — и уже где-то вверху, почти касаясь вихрами матицы, в сильных бабулиных руках… И её довольный смех. Всё! Каши-то… Тоже. «Нэма»!