Если бы у доктора педагогических наук профессора Орловой, спросили, какой существует самый эффективный метод воспитания, то она бы, пожалуй, ответила просто: «Жизнь». Потому что именно жизнь с её непредсказуемыми поворотами постоянно подкидывала ей практические кейсы для отработки своих теоретических постулатов.
Вот и в этот раз сама жизнь преподнесла ей очередной, пернатый и весьма драматичный, учебный материал. Впрочем, давайте обо всем по порядку.
В тихом, уютном доме, где всегда пахло цветами и книгами, царил строгий, но гармоничный порядок. Устанавливала и поддерживала его профессор Орлова, женщина с мудрыми, живыми и всепонимающими глазами. Она запросто могла заставить слушать себя целую аудиторию непоседливых студентов, но предпочитала вести диалог — и с людьми, и с жизнью.
Активный образ жизни для нее заключался не только в лекциях, научных конференциях и множестве образовательных мероприятий, но и в ведении собственного небольшого домашнего хозяйства. Ее дворовая империя состояла из девяти педантичных куриц, несших яйца строго по расписанию, и одного величественного пса Атоса — овчарки с душой античного философа и внешностью греческого бога.
Атос был не только верным стражем, но и полноправным управленцем. Он с невозмутимым достоинством обходил свои владения, следя за тем, чтобы курицы не слишком буйствовали у забора, а кошки с соседних участков не покушались на суверенитет их территории. Его жизнь была размеренной и предсказуемой, как смена времен года.
Но простой осенний день внес в этот устоявшийся миропорядок свою непредсказуемую коррективу. Началось всё с того, что внучка профессора Орловой, Алиса, возвращалась из школы. Дождь только что закончился, и лужи на асфальте отражали быстро бегущие облака. В одной из таких зеркальных луж что-то беспомощно барахталось. Приблизившись, Алиса увидела маленького воробья. Он был мокрый, жалкий, и одно его крыло неестественно оттопыривалось. Птица отчаянно билась, пытаясь взлететь, но лишь безнадежно кружилась в холодной воде, обреченная на гибель.
Сердце Алисы, как и полагается детскому сердцу, сжалось от жалости. Не раздумывая, она аккуратно достала дрожащий комочек из воды, завернула его в свой шарф и понесла домой, согревая дыханием.
— Бабуля, смотри! — закричала она, переступая порог, с глазами, полными решимости спасти весь мир или хотя бы его маленькую часть в виде одного несчастного воробья. — Мы ведь его спасем, правда?
Профессор Орлова, которая в это время как раз составляла план очередной лекции о гуманистических подходах в образовании, отложила ноутбук. Она сняла очки и внимательно посмотрела на находку. Ее научный интерес мгновенно переключился с абстрактных учеников на данного, конкретного, дрожащего от холода и страха, но живого подопечного.
Птичка и вправду была в плачевном состоянии. Она сидела на ладони у Алисы, не в силах удержаться на ногах, и вид у нее был настолько трагически-скорбный, что казалось, он вот-вот испустит дух прямо у них на глазах.
— Конечно, спасем, — вздохнула профессор. — Ну что ж, видимо, у нас пополнение. Неси старую клетку из кладовки. Организуем полевой госпиталь.
Под «полевым госпиталем» подразумевалась просторная клетка для попугая, когда-то давно жившего у них дома. На дно постелили мягкую ткань, поставили блюдце с водой и насыпали корм для кур.
— Пардон, другого пока нет, — извиняющимся тоном сказала профессор Орлова, обращаясь к новому жильцу.
Воробья торжественно нарекли Птицем. Имя было выбрано Алисой с прямолинейной простотой подростка. Птиц и есть Птиц. Всё ясно.
Первые два дня Птиц сидел на жердочке с видом величайшей скорби. Он не прикасался ни к еде, ни к воде и всем своим видом напоминал трагического героя, томящегося в заточении. Он явно собирался умереть. Это был протест против несправедливости судьбы, против сломанного крыла, против клетки, против всего мира.
Атос, услышав новость о появлении нового жильца, подошел, обнюхал клетку своим влажным, умным носом и флегматично вздохнул. Он не увидел в Птице ни добычи, ни угрозы. Он увидел… педагогическую проблему своей хозяйки. Или, как минимум, проблему нарушения привычного уклада жизни.
Но на третий день голод и жажда взяли свое. Птиц украдкой, озираясь по сторонам, словно боясь, что его кто-то увидит, сделал глоток воды. Вода оказалась свежей и прохладной. Затем он клюнул несколько зерен куриного корма. Зерна оказались на удивление сытными и вкусными. Клетка, если отбросить предрассудки, была довольно уютной: просторной, безопасной, с видом на осенний сад.
И Птиц… передумал умирать.
Профессор Орлова, наблюдая за этой метаморфозой, удовлетворенно кивнула. Она вспомнила первую триаду тактик педагогической поддержки, которую много лет объясняла своим студентам: опека, забота, защита.
«Опека» — это были первые дни, когда они просто обеспечивали Птицу физическое выживание: кров, вода, еда.
«Забота» — это уже эмоциональная составляющая: Алиса, которая часами сидела у клетки и рассказывала птице о своих школьных делах; профессор Орлова, подбирающая ему более разнообразный рацион питания; даже Атос, который начал спать рядом с клеткой, словно отгоняя от Птица возможные кошмары.
«Защита» — это создание безопасной среды, где Птиц мог чувствовать себя в полной безопасности, чтобы начать выздоравливать не только физически, но и морально. Атос в самом начале был строго проинструктирован хозяйкой. Собака, получив сигнал, что Птиц «свой», заняла пост рядом с клеткой. И после этого ни одна кошка, ни какой другой субъект не смели бы даже подумать обидеть пациента.
— Ну что ж, первая стадия пройдена, — тихонько сказала профессор, с улыбкой глядя, как Птиц деловито и уже без тени стеснения уплетает очередную порцию куриного корма, смешанного с растолченным яйцом. — Скоро можно будет переходить к сотрудничеству и к поддержке самостоятельности.
Но Птиц, как выяснилось, имел на этот счет свой собственный педагогический план. Как только он понял, что его жизнь вне опасности, в нем проснулась его истинная воробьиная сущность — наглая, предприимчивая и невероятно обаятельная в своем нахальстве. Первым делом он установил дипломатические отношения с курицами.
Его клетку частенько днем выносили на веранду, откуда открывался вид на курятник. Поначалу курицы, существа консервативные, с подозрением косились на нового соседа. Но Птиц был мастером коммуникации. Он начинал громко и мелодично чирикать каждый раз, когда Алиса или профессор выносили им корм. Скоро курицы стали ассоциировать его чириканье с обедом и, заслышав его, сбегались к кормушке, радостно кудахча. Птиц стал своеобразным «колоколом к ужину», и курицы приняли его как полезного члена своего куриного социума.
С Атосом отношения складывались сложнее. Собака поначалу воспринимала Птица как интересный движущийся объект. Но Птиц не испугался. Когда Атос в очередной раз улегся рядом с клеткой, Птиц подошел к самой решетке, склонил голову набок и издал несколько вопросительных звуков. Атос удивленно поднял бровь. Тогда Птиц проделал трюк, который всех покорил. Он подцепил клювом одно из зернышек и, просунув клюв между прутьев, бросил его прямо перед носом Атоса.
Это был жест жертвоприношения. Дипломатический дар. Атос, будучи аристократом, не мог проигнорировать такой жест. Он флегматично лизнул зернышко, оно прилипло к его носу, он чихнул, и… с этого момента между ними установилось странное взаимопонимание. Они стали компаньонами. Атос позволял Птицу таскать еду из своей миски, а Птиц, в свою очередь, чистил Атосу шерсть на голове, выискивая несуществующих насекомых, чем пес, казалось, был невероятно доволен. Частенько Птиц садился Атосу на голову, и пес гордо расхаживал с ним по дому.
Профессор Орлова наблюдала за этим и делала пометки в уме: «Стихийная социализация. Установление горизонтальных связей. Прекрасно!»
Но настоящие приключения начались, когда Птицу стало скучно. Его крыло заживало медленно, летать он не мог, а энергии в нем было через край. И он принялся изучать мир за пределами клетки.
Первым делом он освоил технологию самостоятельного открывания дверцы клетки. Это была не случайность, а тщательно спланированная операция. Однажды, после двадцати минут наблюдений и тактических расчетов, Птиц подцепил клювом прутик и отодвинул защелку. Он выпорхнул на свободу с видом Колумба, открывающего Америку.
Наконец-то его мир расширился до размеров всего дома. И он принялся его исследовать с научной тщательностью. Его интересовало буквально всё: почему карандаш, подхваченный клювом, оставляет след на бумаге? Почему пуговицы на кофте профессора так приятно клевать? И главное — что за волшебное существо живет в черном ящике на столе (ноутбук) и постоянно мигает?
Однажды профессор Орлова, проверяя студенческие работы, отвлеклась на звонок. Вернувшись, она застыла в изумлении. Птиц сидел на стопке рефератов и деловито выдергивал скрепки. Причем он не просто их выбрасывал, а аккуратно складывал в отдельную кучку. Увидев хозяйку, он посмотрел на нее с таким видом, словно говорил:
— Не мешай, я навожу тут порядок. Твои студенты безобразно скрепляют свои работы.
Профессор только всплеснула руками.
Другой раз Птиц устроил диверсию на кухне. Он обнаружил пакет с гречкой и, видимо, решив, что это новый вид добычи, проделал в нем клювом дырку. Когда Алиса зашла на кухню, весь пол был усыпан гречкой, а сам диверсант, довольный, сидел в центре этого «поля боя» и радостно чирикал.
Профессор Орлова, вместо того чтобы ругаться, рассмеялась. Она поняла, что Птиц перешел на новую стадию. Он больше не нуждался в простой опеке. Ему требовалось сотрудничество. Он стал полноправным, хоть и своеобразным, членом их большой семьи.
Так она начала включать его в свою жизнь. Когда профессор работала за компьютером, Птиц сидел у нее на плече и наблюдал за движением курсора. Когда она поливала цветы, он купался в блюдечке с отстоянной водой. Когда она читала лекции онлайн, Птиц иногда влетал в кадр и садился ей на голову, вызывая восторг у студентов и смущенную улыбку у самого профессора.
Он даже стал её живым, пернатым учебным пособием. Как-то раз, объясняя студентам тему про неформальное образование, она привела в пример Птица.
— Смотрите, — говорила она, глядя в веб-камеру, пока Птиц на заднем плане пытался стащить ластик. — Мы не учили его открывать клетку. Мы не учили его вытаскивать скрепки. Он научился всему этому сам, благодаря созданной благоприятной среде, которая поощряла его любопытство и давала ему возможность для проб и ошибок. Наша задача как педагогов — не впихнуть в ученика знания, а создать такую «клетку» — безопасную, но стимулирующую среду, из которой ему самому захочется «вылететь» и начать исследовать мир самостоятельно.
Студенты зааплодировали. Птиц, услышав аплодисменты, важно наклонил голову, словно принимая их на свой счет.
Шли недели. Крыло постепенно срасталось. Птиц уже мог перепархивать с дивана на стол, но о дальних перелетах речи пока не шло. Он стал настоящим харизматичным лидером всего домашнего зоопарка. Курицы выстраивались в ряд, заслышав его чириканье. Атос следовал за ним по пятам, как верный оруженосец. Алиса души в нем не чаяла.
И вот однажды, теплым весенним утром, случилось то, чего все одновременно ждали и боялись. Профессор Орлова открыла окно на веранде, чтобы впустить свежий воздух. Птиц, сидевший у нее на плече, вдруг замер. Его тело напряглось. Он увидел стаю воробьев, пролетавшую над садом. Он услышал их зов — дикий, свободный, знакомый до боли.
Профессор замерла. Она понимала, что настал момент истины. Все ее педагогические тактики, вся опека, забота и защита вели к этому моменту — к моменту самостоятельности. К моменту, когда ученик оказывается готов отпустить руку учителя и сделать свой первый собственный шаг. Или взмах крыла.
Птиц повернул голову, посмотрел на профессора Орлову своими блестящими бусинками-глазами. В его взгляде не было ни страха, ни грусти. Была решимость. Он потянулся, расправил крылья — оба, здоровое и то, что когда-то было сломано, — и, оттолкнувшись от ее плеча, выпорхнул в открытое окно.
Наступила тишина. Атос подошел к окну и уставился в сад. Алиса, подбежавшая на звук хлопающих крыльев, смотрела на всё широко открытыми глазами, в которых блестели слезы.
Птиц улетел. Просто взял и улетел. Профессор Орлова вздохнула. В ее сердце странным образом смешались грусть и огромная, неподдельная гордость. Её педагогический эксперимент увенчался полным успехом. Птиц был исцелен. Не только его крыло, но и его дух.
Однако история Птица на этом не закончилась. Он не исчез навсегда. Он просто переехал из уютного дома на периферию, став частью того самого мира, который когда-то его чуть не погубил.
Теперь он жил у них в саду. Птиц свил своё гнездо в сирени, прямо под окном веранды. Каждое утро он прилетал к кормушке для куриц (теперь профессор покупала и специальный корм для диких птиц) и завтракал, громко и важно чирикая, собирая вокруг себя свою небольшую стаю. Иногда он залетал в открытое окно, садился на свою старую клетку, уже превратившуюся в его «загородный домик», поклевать зернышек, проверить, не появились ли новые скрепки на столе, и почистить Атосу шерсть на голове.
Он был свободен. Но он помнил о тех, кто подарил ему эту свободу. Он был диким воробьем, но с благодарной памятью в сердце.
Профессор Орлова, глядя на него из окна своего кабинета, думала о том, что самая главная педагогическая тактика — это вовсе не опека, забота или даже сотрудничество. Это — любовь. Та, что не держит в клетке, а отпускает в свободный полет, будучи уверенной в том, что тот, кого ты любил и кому помог встать на крыло, когда-нибудь обязательно к тебе вернется.