А это так… прилично топать! Только до светофора на перекрестке Чернышевского-Гоголя — километра полтора. Ну, и после него ещё…
Зато в бане, в буфете — пиво. Ярославское. Холодное. И это немаловажное обстоятельство всегда нам сил добавляло, пока мы шли от общаги к бане. Вот, мол, придем, попаримся и…
А тут как-то приходят мужики, все из себя такие, уже веселые, учебники им побоку и перламутрово, что послезавтра экзамен по административному праву:
— Хорош учить, Костяныч! Собирайся, в баню пойдем.
— Да ну, мужики. Чего это вы придумали?! Туда, обратно… Пока попаримся, помоемся, отдышимся после баньки. Считай, весь сегодняшний день на это уйдет. А к экзамену когда готовиться?
— Так он послезавтра. Времени ещё — вагон. А баня — не на Гоголя. Тут, рядом. Одна нога здесь, другая там. И пива там нет. За час спокойно управимся.
— И где эта ваша, такая из себя вся замечательная, баня?!
— Да вон, выгляни в окошко. Прямо напротив нас — ночлежка для бомжей. И там баню построил мужичок, который в прошлую сессию жил в нашей же общаге в соседней с нами комнате. Он теперь в этом Центре призрения завхозом. Баню строит.
— Так строит? Или уже построил?
— Ой, Алексеич, хорош тебе. Чем куда-то за Кудыкину гору топать… Вот она, баня, только улицу перейти. Из окна видна. Заканчивай свою демагогию, собирайся. Парилка… А это, согласись — главное! Работает. А то, что полы ещё не настелены… Такая ерунда по сравнению с мировой пролетарской революцией!
Ну да, действительно. Сущий пустяк. Даже не поспоришь. Собрались мы. Пошли.
А там, вообще-то, на поперечины стяжек были брошены две досточки, по которым можно из раздевалки в помывочную, а из неё и в парилку перебраться. И я как-то так осторожненько… С шаечкой — по досточкам, по досточкам. До краников. Налил холодненькой, разбавил её горяченькой. И… Обратно к помывочному месту — по досточкам, по досточкам.
Но это — я. А мужикам уже море по колено. Нафигсон им эти досточки, прямо по земляному полу! А весна, март. Снег тает. Земля, даже в бане, влажная. Чмок, чмок под ногами…
В общем, следующим утром встал я. Умылся, побрился. Сходил на кухню, поставил чайник. Пока он вскипал, перекурить успел.
Возвращаюсь в комнату с горячим чаем, включаю свет:
— Рота-ааа, подъем! Выходи строиться. Хорош дрыхнуть, воины. Кто сегодня дежурный по кухне? Где хлеб, масло? Что-то не вижу их на столе…
Ну, мужики глаза и раскрыли. А вместе с ними и я. Смотрю… Парни-то не маленькие в кроватях возлежат, а одеялки — куценькие, общежитские, ног не прикрывают. И ступни из-под одеял у всех торчат.
Посмотрел я на них… Батюшки святы! Да они — чернее самой непроглядной безлунной ноябрьской ночи. Из тех, когда снег ещё не выпал. И ни зги, хоть глаз выколи. Тьфу-тьфу! На себе лучше не показывать. Вот такие и ступни у мужиков. Точь-в-точь. По самые щиколотки.
А мужики увидели, что я как-то странно замолчал, проследили за моим взглядом… Свой перевели. Каждый — на собственные ступни. И… Такой, непередаваемо- дружный выдох:
— Да-ааа…
В общем, после того как дежурный сбегал за хлебом и маслом и попили мы чаю, выдала нам комендант (добрая женщина, крепкого ей здоровья, радости, счастья и долгих лет!) новое чистое постельное. И все дружно собрались и потопали в баню. На Гоголя. В надежде на то, что там свежее разливное пиво должно быть. Холодненькое. Ярославское…