— А теперь я хочу сказать про Рустама, — и учительница посмотрела на родителей.
Агриппина Васильевна больше напоминала артистку, нежели работницу образования. Строгое чёрное платье с воротником «под горло» эффектно облегало её стройную фигуру. Очки с затемненными стеклами, которые только-только начали входить в моду, очень дополняли театральный образ. Если бы не указка, которую Агриппина Васильевна не выпускала из рук даже во время проведения родительского собрания, ничто не выдавало бы в ней наставницу ребятишек младших классов.
— Итак, Рустам Алексеев, — повторила она…
— Ростислав, — послышался приятный мужской баритон.
— Ой, — смутилась Агриппина Васильевна, — простите. Никак не запомню это имя. Когда я посещала учительские курсы, среди нас был мужчина с именем Рустам. Вот я Алексеева и называю так же.
— Можно просто Ростик. Дома мы его все так зовём, — послышался тот же приятный голос, в котором чуткое ухо смогло бы уловить музыкальные звуки.
— Да… — замялась учительница, — Ростик — это как-то не серьёзно, знаете ли.
— А что? — удивился мужчина. — Он здесь серьёзным бывает? Это странно. Дома за ним такого не наблюдается.
— Это верно, — вздохнула учительница, которой вот уже полчаса любовался Евгений Кузьмич, — очень вольный мальчик у вас растёт. Когда мы после второго урока отпускаем детей на перерыв, более неугомонного ребёнка, чем Алексеев, нет. В саду у нас яблони растут, так все их облазил. Прямо как обезьянка. Наш сторож как увидел его на самом верху дерева — за сердце схватился. А достать не мог. Куда ему в шестьдесят с лишком лет по деревьям лазить? Так и стоял, упрашивая, чтобы Рустам…
— Ростик, — снова мягко произнёс Евгений Кузьмич.
— Да-да, Ростик, — тотчас поправилась Агриппина Васильевна, — слез, конечно. Вернее, не слез, а спрыгнул с высокой ветки. Видимо, чтобы в руки дяди Егора не попасть. Но Егор Иванович не тронул бы его. Так, может быть, отчитал бы за озорство, этим бы дело и окончилось.
— А на днях, — продолжила она, — я обратила внимание на то, что он рисует вместо винограда и яблок, что я им поставила для срисовывания, реку и лодки да корабли на ней. Да всё лодки какие-то странные. С непонятными механизмами. Я ему стала говорить, что рисовать нужно фрукты, а он даже не слушал меня. Нарочно, представляете, продолжал вырисовывать лодки и какие-то парусные корабли.
— Очень вольный мальчик, — сокрушенно повторила учительница, покачав головой, — прямо не знаю, что с ним и делать.
— Вы извините, конечно, — произнёс Евгений Кузьмич, поглаживая окладистую бороду, — видимо, это наш недогляд. Скажу я ему, конечно, чтобы впредь вместо винограда не рисовал больше лодок. Это мать его избаловала. Но у нас ведь как?.. — степенно продолжил он, — дети растут действительно вольно. Это вы правильное слово подобрали. Мы их не наказываем, ничего не запрещаем. Сам-то я по агротехнике специализируюсь. Всё с растениями вожусь с утра и до позднего вечера. Сами подумайте, ежели растение-то в тесноте попробовать вырастить — оно зачахнет, а то и вовсе погибнет. Но так ведь то растение! — и он поднял вверх палец. — Как же дитю воли не дать? Разве только запрещать да ещё в чулан запереть, как, бывалоча, меня мой родитель запирал, да ещё и на горох коленями ставил — но в таком случае мальчонка-то и обозлится, пожалуй. Вот мы с матерью и стараемся, чтобы он всё познавал таким, как это природой создано.
— Вы агротехник? — Агриппина Васильевна сняла очки, и окружающие её родители учеников увидели, какие красивые и лучистые у неё глаза. — А я дум…
— Думали, что купец какой-нибудь, верно? — засмеялся Евгений Кузьмич.
— Да, — покраснела, смутившись, учительница, — очень на торгового человека вы похожи.
— Все так говорят, — закивал мужчина, услышав эти слова. — Было дело, не скрою. Хотел папаша меня к торговле приучить, да не годен для этого дела я оказался. Там ведь как? Продай во что бы то ни стало да навар себе сделай — таков закон торгового дела. А я ловчить да обманывать не умею, я землю-матушку с детства люблю. С неё всё и начинается, с землицы-то. Все растения на ней произрастают — хоть овёс, хоть рожь, хоть цветы полевые. Я вам много чего про растения могу рассказать. Или учащимся, если хотите, приду и очень даже понятно всё объясню, — продолжил он. — Желание у меня имеется станцию опытную построить да к растениеводству молодое поколение привлечь.
— А бороду мою вы во внимание не принимайте, — вновь засмеялся он, видя, как Агриппина Васильевна продолжала смотреть на него во все глаза. — Старообрядцы мы. Нельзя в нашей родословной без бороды ходить. Не положено. И хотя она, борода эта, всех смущает да каждый за купца меня норовит принять — обрезать её я не имею права. Неуважение это будет к моим предкам. И традиций нарушение, опять же.
А дома состоялась воспитательная беседа с сыном.
— Что же это ты, бессовестный, нас с матушкой перед учительницей позоришь? — выговаривал Евгений Кузьмич вечером, глядя на взъерошенную макушку сына, который стоял перед ним с виноватым выражением лица. — Не я ли говорил тебе, чтобы ты не озоровал в школе? На уроках, выходит, безобразничаешь? И не стыдно тебе? Или она неправду сказала? Вместо яблок да винограду зачем-то лодки рисуешь. Мы тебе лучшие карандаши, какие только смогли найти в округе, купили. А ты, выходит, этими же карандашами безобразия творишь? Нехорошо, ой, нехорошо, сын. На яблоню опять же зачем-то залез. Скажи на милость, вот зачем ты это сделал? Садового сторожа в нервный испуг ввёл. Я тебе сколько твердил, что дерево — оно живое, и лазить на него не нужно. Веток, чай, поди, поломал сколько! А ветки — они ведь как руки для человека. Давай-ка тебе руки иль ноги поломаем, что скажешь на это?
— Я на яблоню из-за интереса взобрался, — всхлипнул мальчик, — просто посмотреть на то, как цветок в яблоко превращается, хотел. И веток я не одной не сломал. А лодки рисовал, потому что всё паруса во сне вижу. Ты меня сам в парусную школу обещался отдать, да не отдаёшь. А я всё на реку хожу, не увижу ли там парус какой… И ночью, как глаза закрываю — всё мне корабли видятся.
— Ну, цветок в яблоко в один момент не превратится, — уже более мягко проговорил Евгений Кузьмич, — на это несколько недель требуется. Что же касается моего обещания, то мал ты ещё. Едва одиннадцать годков тебе минуло. Для начала подрасти надобно, а пока что тебя не то что не возьмут — близко к фрегатской школе не подпустят.
— А что, есть такая? — загорелся Ростислав.
— Ну, конечно, есть, — заверил отец. — В Санкт-Петербурге аккурат на Мариинской улице находится.
— Ну, в Санкт-Петербурге… — разочарованно протянул мальчик. — Туда ехать сколько надо…
— Здесь тоже можно найти, — произнёс Евгений Кузьмич, — но всё равно такого маленького не возьмут. И давно, скажи-ка, ты лодки рисуешь?
— Сейчас покажу! — и Ростислав побежал в детскую.
Оттуда он вернулся с целой кипой изрисованных листков и торжественно положил их перед родителем.
— Ну-ка, ну-ка, — с интересом в голосе говорил тот, разглядывая рисунки, — ты подумай, каков изобретатель!
— Не, — закрутил головой Ростислав, — я тут ничего не придумал. Это в журнале я увидел. Дяденька какой-то в парке журнал на лавочке оставил, а я его подобрал. Вот оттуда и срисовал.
— Занятно, занятно, — проговорил отец, продолжая внимательно вглядываться в каждый рисунок. — Значит, ты из журнала это взял?
— Да, — кивнул Ростислав, — тут парусники и линкоры всякие.
— А что, очень даже похоже! — с удовлетворением отметил Евгений Кузьмич. — Способности у тебя, выходит, к рисованию есть. Может, тогда на художника и будешь учиться, когда вырастешь? Правда, не особо и профессия-то серьёзная, скажу я тебе, но уж коли имеется у тебя желание…
— Пап, — задумчиво посмотрел на отца мальчик, — я знаешь, о чём мечтаю?
— Ну? — взглянул ему в глаза Евгений Кузьмич.
— А вот как ты считаешь, можно ли корабль летать заставить? Мечта у меня такая, чтобы летающий парусник, или даже эсминец, в воздух поднять.
— Лета-а-а-ть? — с удивлением переспросил Евгений Кузьмич. — Эк, куда хватил! Не, милый, — покачал он головой, — воздухоплавательные машины очень слабые. Куда им корабль поднять…
— Но ведь ты сам сказал — «воздухоплавательные», — уцепился за слово мальчик. — Значит, они могут одновременно и плавать, и летать по воздуху?
— Нет, дружище, ты всё не так понимаешь, — погладил бороду Евгений Кузьмич. — Воздухоплавательный — это, стало быть, просто летучий. Он летает и как будто плывет в воздухе. Оттого так и назван. А вот чтобы к кораблю какие-то устройства приделать, чтобы он в воздух поднялся — такого я не слышал. Вот то, что где-то далеко военные эсминцы под банановозы переделали — об этом я читал. Но чтобы летать…
— Я не об этом, — махнул рукой Ростислав, не слушая про банановозы. — Я вот думаю, как бы к кораблю крылья можно приделать. В маменькиной комнате я газету нашёл. Там про инженера Сикорского написано было. Он поначалу в мореходном учился, но потом его неожиданно в небо потянуло. И он стал учиться на планерах летать.
— Та-а-ак, — протянул Евгений Кузьмич, — то-то мать удивлялась да спрашивала, кто это ей газету изрезал? Она там совет нашла, как грибы мариновать по новому способу. Сунулась — а газеты-то и нет. Вернее, она есть, но почему-то от неё одни обрывки остались. Твоя работа, признавайся?
— Моя, — опустил Ростислав голову. — Я это… ну, увидел, что про Сикорского в ней пропечатано, и ну… это…
— Не хнычь, не маленький, — строго сказал Евгений Кузьмич. — Нашкодил — так и говори: я, мол, газету испоганил. Вырезал портрет, который мне нужен был.
— Да какой ещё портрет! — взвился Ростислав. — Ну, была там какая-то фотография, да я на неё и внимания не обратил. Я историю о том, как он летающий мотоцикл изобрел, вырезал.
— Что ты ещё вырезал? — иронично спросил Евгений Кузьмич, делая ударение на слове «ещё».
— Ничего, — удивленно ответил мальчик. — Я просто подумал, что если мотоцикл можно в небо поднять, то тогда корабль, выходит, тоже? Получается, мечта моя может исполниться?
— Ой, не знаю, не знаю, — покачал головой Евгений Кузьмич, запуская пальцы в густую бороду. — Может быть, мотоцикл-то и можно поднять. Он, конечно, легче, чем даже парусник. Но чтобы корабль… Нет. Не слыхивал я об таком деле.
— Ты это… Вот что, — назидательно продолжил он, — на уроках рисуй, что велено. Не изводи карандашей-то понапрасну. Велено яблоки рисовать — их и изображай. А лодки с моторами да механизмы разные — это вон, пожалуйста, — и он указал на стол в детской, — срисовывай из газет да журналов дома. Мечта мечтой, а не позорь уж нас с матушкой. Понял?
— Понял, — тихо ответил Ростислав, — не буду больше.
…Пройдёт много лет. И молодой учёный Ростислав Евгеньевич Алексеев изобретёт первое судно на подводных крыльях. Позднее его «Ракеты», «Метеоры», «Восходы» начнут бороздить водные просторы Волги, Камы, Оби, Невы…
Мечта — поднять корабль в воздух — тоже реализуется. Именно ему будет вручена государственная премия за изобретение экранопланов — судов, которые смогут подниматься над водой и… лететь, оторвавшись от водной глади.