Там, в витрине, в отражении, торчал неказистый пожилой мужичок с пакетом в руке, явно выпивающий, с редкими седыми волосами, многодневной небритостью и усталыми выцветшими глазами. А смотрел на него молодой парень, лихой и весёлый, и это был, к сожалению, один и тот же человек…
«Да не может быть, — подумал Мурашов. — Вообще не я…». Он даже подпрыгнул, чтобы убедиться, что это не он, но отражение тоже подпрыгнуло, звякнув пакетом. «Это витрина, не зеркало, она искажает, — подумал Мурашов. — Я так не выгляжу… Там старик какой-то, а я…».
Кольнуло сердце, Мурашов достал из пакета бутылку пива, открыл, сделал долгий глоток и снова посмотрел на отражение. Ничего не изменилось — на него смотрел всё тот же неопрятный мужичок, морщинистый, одутловатый, в дешёвой одежде не по размеру и с шеей, выдававшей немолодой
Но что такого было вчера, Мурашов не знал. Да и не было вчера ничего.
Настроение испортилось и так хорошо начинавшееся яркое весеннее утро превратилось в серое и осеннее, ещё и дождь пошёл. Мурашов допил пиво, поставил бутылку возле урны, сгорбился и пошёл дальше. Даже походка у него изменилась: до встречи со своим отражением он нормально шёл, почти гарцевал, а сейчас и колени не сгибаются, и пошаркивать начал, и подагра как будто вылезла.
Он брёл по своей родной улице, на которой прошла вся его жизнь, брёл домой, в квартиру, в которую 60 лет назад молодые мама и папа принесли его из роддома. Из этой квартиры он ходил в садик и в школу, отсюда уходил в армию и сюда возвращался. Здесь он праздновал все праздники и сюда приводил женщин, которые через некоторое время бесследно исчезали. Да и единственная жена, Маринка, тоже исчезла как-то незаметно…
«День рождения отмечал, 25 лет, совсем недавно… — размышлял Мурашов. — Боря был, гитару мне подарил, а Маринка одеколон… Хорошо посидели, стол шикарный мама накрыла, бутылок пять выпили, за добавкой бегали… Что, 35 лет прошло? И где гитара?»
Зайдя домой, Мурашов сразу направился в ванную, где у него висело зеркало. Но на стене было только светлое пятно, а на полу валялись осколки. «Плохая примета…» — вспомнил Мурашов и пошёл на кухню пить пиво и смотреть в окно.
Но, на удивление, не пилось и даже в окно не смотрелось. Он даже пиво открывать не стал. Канувшие в небытиё 35 лет жизни ворочались где-то в области сердца и мешались, скреблись там, а потом неожиданно вылезли и уселись напротив. Блёклые, едва различимые, скучные, потерянные… И Мурашов посмотрел на них с безразличием.
— Вообще нас не помнишь? — спросили 35 лет, и Мурашов помотал головой. — А мы были! Сын у тебя родился во время нас, родители умерли… Давай, давай, вспоминай!
Прошедшие годы взяли бутылку, открыли её об стол и поставили перед Мурашовым.
— А где гитара, мне Боря на 25-летие подарил? — Мурашов отхлебнул пива, закурил и продолжил: — И, кстати, открывалка есть, мебель портить не надо.
— Тебя только гитара интересует? — ухмыльнулись годы. — А сын? А Маринка? А друзья твои?
— А чего сын? Всё нормально у него. Наверное… Я ж его не видел тридцать лет… Друзья исчезли… Так где гитара?
— Ты гитару у Лёхи забыл, в 1990. Может, про Маринку спросишь? Умерла она…
— Умерла… — равнодушно сказал Мурашов. — Ну и зачем вы вылезли? Не было вас и не было…
— Мы-то были. Тебя не было, — годы встали и прошлись по кухне. — Тебе не жаль? Нас, себя?
— Чего мне вас жалеть? Денег жаль, на вас потраченных…
— Так ты только на себя тратил. На, почитай, — 35 лет протянули Мурашову несколько листочков. — Записка от Маринки, перед смертью написала, в больнице уже. Она ж только тебя любила… И ты её любил, вспомни. Она так тебя ждала, ты даже не позвонил… И рисунки сына. В садике рисовал, когда маленький был. Везде — папа, папа, папа… А папе по хрену.
Мурашов листочки взял, но смотреть и читать не стал, положил на стол. Маринку он действительно любил когда-то, но забыл, когда, а сыну звонил года три назад. Где-то он услышал, что дети должны родителей обеспечивать и можно на алименты подать, чтоб сын платил. Но сынок даже не дослушал, трубку бросил и больше не отвечает. В «чёрный» список занёс, наверное.
— Алименты… — ухмыльнулись годы. — Ему год был, когда они ушли от тебя… А ты за всё время один раз позвонил, алименты требовал… Сука ты, Мурашов!
— Так и вы суки, вы ж мои… — ответил Мурашов. — Кстати, я пять тысяч года два назад заныкал куда-то, не нашёл до сих пор. Вот куда заныкал, это же при вас было?
— Ты родителей забыл, на могиле не был ни разу, а про пять тысяч помнишь… — годы снова уселись напротив. — В комнате, в нижнем ящике стола, на дне, под хламом всяким…
Мурашов помчался в комнату и вернулся через минуту с пятитысячной купюрой.
— Давай съездим на кладбище. Родителей навестим, Маринку, цветочки купим… — предложили годы.
— Съездим, — ответил Мурашов. — Но без вас. Всё, пошли вон. Надоели.
— Куда ты нас выгоняешь? — удивились годы. — Мы твои…
— Где были, туда и возвращайтесь! Или я вас в окно выкину…
— Если выкинешь, помолодеешь на 35 лет, но…
Что «но», Мурашов не дослушал. Он распахнул окно, схватил годы в охапку, поднатужился, вытолкал их наружу и отпустил.
— Дурак ты, Мурашов! — успели сказать годы и исчезли.
Мурашов улыбнулся, высунулся и посмотрел вниз. Там ничего не было, только лужи и старушка-соседка выходила из подъезда.
Он сел на подоконник, хотел взять пива, но опять кольнуло сердце и закружилась голова. Мурашов подставил лицо свежему воздуху, снова взглянул вниз и закрыл глаза. Из темноты на него смотрела Маринка, красивая, молодая, а за её спиной стояли его родители. «Обнять бы…» — подумал Мурашов и протянул к Маринке руки…
Удар об асфальт был громкий, звонкий, и упал Мурашов прямо перед еле идущей старушкой-соседкой. Та не испугалась, вздрогнула только и перекрестилась.
— Господи, чуть меня с собою не забрал, ирод… — она подошла поближе. — Это ж этот, с 7 этажа… Смотри, как помолодел, не узнать… Кому ж теперь квартира достанется?
Она посмотрела наверх, на открытое окно, из которого выпал Мурашов, нагнулась, вытащила из его кулака торчащие пять тысяч, аккуратно обошла труп и пошла дальше по своим делам.
А в магазине одежды неожиданно треснула большая зеркальная витрина, куда Мурашов полчаса назад смотрелся. Но это, наверное, совпадение.