— Дочь, а дочь, — словно издалека послышалось Вере.
Она подняла голову. Перед её столом стояла высокая седая женщина в поношенном, но, тем не менее, очень чистом и аккуратном, драповом пальто. И хотя черты её лица показались ей знакомыми, вспомнить за одну секунду, где она могла видеть эту женщину раньше, Вера не смогла.
— Что Вы хотели? — вежливо обратилась она к посетительнице.
— А Бубенцов Иван у вас работает? — задала та встречный вопрос.
— Работает, — ответила Вера, — только его сейчас на месте нет. На больничном он. Уже три дня.
— Ты вот тогда… — женщина стала рыться в сумке и на какое-то время умолкла, — ты вот тогда… — и она положила перед Верой увесистую стопку конвертов, перетянутых узкой атласной ленточкой, — передай ему вот это, как он с больничного явится-то…
Вера взглянула на конверты. На них детским почерком были выведены адрес и обратный адрес. Таким же аккуратным почерком на каждом конверте стояло: «Бубенцову Ивану Викторовичу».
— А… — словно запинаясь о невидимую преграду, спросила Вера, — что это? И почему он сам не приходит за этими письмами?
Последнее время у неё всё реже и реже получалось не задавать вопросы, совершенно её не касающиеся. Она чувствовала, что неплохо было бы научиться этой немудрёной вещи снова, но каждый раз язык предательски подводил её. В лучшем случае, ей удавалось начать вопрос и вовремя осечься, не продолжая говорить дальше. Но иногда даже этого не получалось.
— Это, — пожилая женщина растянула губы в горькой усмешке, — письма, которые сын ему пишет. Каждую неделю пишет. Старается. Всё надеется, что папа ответит или хотя бы прочитает их.
Вера окончательно смутилась. Она даже не знала, что у Вани — этого обаятельного, успешного во всех отношениях Вани — есть сын, который пишет ему письма, а тот на них даже не отвечает. Вот уже в который раз в голове у Веры возникло несоответствие, объяснить которое она пока не могла.
Исходя из последней словесной потасовки между Ваней и Александром Захаровичем, которая, кстати, произошла прямо перед Вериной стойкой — благо рабочий день уже подходил к концу — выходило, что Ваня потихоньку брал аппаратуру из Дворца Культуры для того, чтобы вести какие-то концерты, дискотеки, да что-то озвучивать.
Правда, секретом это не было и всё это Вера уже знала. Но то, что какая-то часть колонок и цветомузыки, находилась якобы у Вани в собственности — это Вера услышала впервые. Так что где и как он обзавёлся этой собственностью — вопрос оставался открытым.
— Вор ты! — кричал Александр Захарович. — Работал раньше в каком-то клубе и потом под шумок половину всего этого барахла вывез!
— Да списано оно, это барахло, — пытался уверить Ваня, — понимаете, списано!
— Ничего оно не списано! — продолжал кричать главный инженер. — А если и списано, то не без твоего подленького участия! Ты что, думаешь, мне ничего неизвестно? Как ты делал незначительные поломки и потом аппаратуру признавали негодной, а ты — паршивец — её, уже списанную, увозил к себе. Затем ремонтировал, и… — тут Александр Захарович картинно раскинул руки — вуаля! — всё начинало работать, как по маслу! Ты и нашу аппаратуру, если бы я за тобой не следил, уже давно в списанную превратил бы!
Сильно побледневший Ваня стоял, прислонившись к стене, и дрожащими губами произносил одну и ту же фразу:
— Всё это не так, не так!
— Не так? — зверем набросился на него Александр Захарович. — Ну, милиция, или как её сейчас там принято называть — полиция, во всём разберётся! Ты что же думаешь, низкая твоя душонка, я всё это время бездействовал? Не-е-т, — протянул он, злобно посматривая на Бубенцова, — вот здесь-то ты, голубчик, и просчитался! Какие надо справки, я уже давно навёл и на тебя целый архив составил. Подленьких дел твоих — целый архив!
— Неправда это, — побелевшими губами продолжал повторять Ваня. Было видно, что слов Александра Захаровича он испугался не на шутку.
— Органы разберутся, где тут правда, — бросил напоследок главный инженер и, сверкнув последний раз глазами на словно ставшего ниже ростом Ваню, покинул здание «Сокола».
Пока было неизвестно, исполнил ли Александр Захарович свою угрозу насчёт обращения в следственные органы, но Ваня на работу приходить перестал. Поговаривали, что в больничном листе по месту жительства ему отказали, поскольку отклонений в здоровье не нашли, поэтому он обратился в какую-то дорогущую частную клинику.
Правда, полиция в Дом Культуры тоже не наведалась, так что разобраться, кто здесь был прав, а кто виноват — пока было сложно.
Вера покрутила конверты в руках. Она понимала, что задавать вопросы, отчего Ваня сам не хочет забрать эти письма, больше не стоило, но незнакомка неожиданно объяснила сама:
— Не ходит он ко мне, — проговорила она. И в её голосе послышались такая горечь и обида, что горлу Веры изнутри подкатил щемящий комок. — Ну, передашь, ладно? — напоследок спросила женщина и тяжёлой походкой пошла к выходу.
И только тут, глядя ей вслед, Вера поняла, кто была эта пожилая женщина в стареньком пальто из коричневого драпа. Поняла по походке. Это была… Это была Ванина мама!
Вера опустилась на свой стул. Её руки машинально продолжали крутить атласную верёвочку, которой были перевязаны письма.
Перед глазами стояли две картины. Одна — совсем свежая, разговор с неизвестной женщиной, которая — теперь Вера не сомневалась в этом — была матерью Вани Бубенцова. И другая — как он, кичась и хвастаясь, показывал фотографии столпившимся вокруг него сотрудникам, объясняя при этом:
— Вот это я с губернатором… А вот с помощником мэра сижу за одним столом… Вот тоже довольно известный и влиятельный деятель, а рядом я…
А Вера всё сидела и молчала. Молчала, потому что память то и дело выдавала ей картины, в которых Александр Захарович, постоянно сталкиваясь с Ваней, выражал ему своё словесное отношение.
Вера старалась мысленно не возвращаться к этим эпизодам, но у неё ничего не выходило. Они появлялись снова и снова, становясь всё шире, всё ярче… До неё, кажется, только теперь стало доходить значение слов «низкий человек».