…Вера потихоньку стала осваиваться в городской среде. Она была очень неприхотливым человеком и часто пользовалась принципом: «Что ни есть — всё хорошо». А на что она могла пожаловаться? Теперешняя работа её устраивала, жизнь в общежитии тоже.
Научилась Вера постепенно и в одежде, и в косметике понимать толк — благо подружки из её комнаты в общежитии оказались в этом отношении девчонками разбирающимися. Вот только фигура у Веры меняться никак не хотела.
Дурнушкой Вера, конечно, не выглядела, но в свои 18 лет она «тянула» лет на 25−30. Черты лица её были под стать фигуре: тяжёлый низкий лоб, полные щёки и такие же полные губы не давали понятию «красота» ни малейшего шанса.
Правда, Вера не особенно горевала над тем, что участницей конкурса красоты она не смогла бы стать по определению. Она, как и прежде, привыкла радоваться тому, что имела: работе, двум приятельницам и месту в общежитии. Но самое главное — и Вера Филимонова действительно считала это чуть ли не главным в своей жизни — у неё был очень хороший начальник, директор «Сокола», который ей в первый же день и с жильем, и с деньгами помог.
Алексея Фёдоровича Вера боготворила, уважала и ценила, потому что знала, что таких людей как он — в наше время, что называется, «раз-два — и обчёлся». Нет, она не была в него влюблена. Своё отношение к Алексею Фёдоровичу Вера выражала исключительно добросовестным трудом: она всегда являлась на работу раньше времени и покидала рабочее место чуть позже окончания смены.
Стол с ящиками, в которых лежали ключи всех мастей от разных кабинетов, Вера содержала в идеальном порядке. Все бумаги, начиная от рабочего графика и заканчивая мелкими записками, лежали под стеклом ровно. При этом ни одна бумажечка не заходила за другую, и Вера не ленилась заново раскладывать все эти памятки, объявления и напоминания каждое утро, придавая бумагам под стеклом аккуратный вид.
Она всю жизнь прожила в деревне, и откуда в её характере проявлялись нотки изящества, помогавшие ей даже в таком малозначительном деле, как расположение бумаг под стеклом — сказать было трудно. Но, как бы то ни было, работницей Вера Филимонова считалась более чем старательной.
Вот и сейчас, закончив ежедневное размещение бумаг по своим местам, а также проверку наличия ключей, Вера села за заполнение журнала передачи смены, аккуратно проставляя слова «в наличии» против каждого пункта.
— Уже трудишься, пчёлка? — прозвучал над ухом знакомый добродушный баритон.
Вера подняла голову. Перегнувшись через стойку, перед ней стоял главный инженер здания Александр Захарович.
— Дай-ка мне, голубка, ключи от подвала. Пойду я трубы проверю, а то что-то они мне в последнее время не нравятся. Слишком конденсата на них много выступает, — проговорил Александр Захарович и, забрав связку ключей, поданную Верой, быстрым шагом удалился проверять своё хозяйство.
Вера проводила его взглядом и занялась, было, опять своими записями, но её снова прервали.
— Привет, барышня, — услышала она, как только вновь вернулась к своей толстой тетрадке.
Вера автоматически полезла за ключом, дружески ответив:
— Привет, Вань!
Вере Ваня нравился. За весёлый нрав, за то, что мог балагурить с кем угодно, причём на любые темы. Телосложением Ваня отличался спортивным и был очень даже симпатичным. Правда, для Веры он был уже староват — всё-таки уже сорок лет минуло человеку. Но, несмотря на то что сердце Веры продолжало оставаться закрытым для мужчин, поболтать с Ваней Вера очень даже любила.
Работа у Вани, как он сам говорил, была «непыльная» — несколько раз в неделю озвучивать репетиции детского хора. Для этого прямо в зале стоял у него специальный пульт со множеством кнопок да переключателей, с которого вся озвучка и производилась.
А вот Александр Захарович Ваню не переваривал.
— Пустой человек, — постоянно говорил он, — мелет и мелет, как балаболка. Хуже бабы! — и он презрительно морщился, глядя вслед Ване. — И фамилия-то у него подходящая — Бубенцов. Болтает, а толку — как от удара в бубен. Музыки не слышно, одно позвякивание идёт.
Недолюбливал Ваню и слесарь Илья.
— Лентяй он, — как-то в сердцах пожаловался Илья Вере. — И врёт постоянно. Представляешь, надо было на субботник выйти, газон около здания в порядок привести, так все вышли, кроме Бубенцова. Температура у него, сердешного, внезапно подскочила! Якобы подскочила! — продолжил то шли горестно, то ли насмешливо Илья. — Потому что вечером его уже видели в парке, как он пиво с друзьями распивал. И никакой температуры что-то у него не наблюдалось.
Вера пожала плечами. В мужские разговоры она встревать не любила. А ещё страсть как не любила обсуждать кого-либо, касалась речь сотрудников Дома Культуры или кого-то другого.
Молчаливой особой она не слыла, но здесь разговора поддерживать не стала: мало ли по какой причине остался Бубенцов дома! На субботник, в общем-то, выходить не обязательно. Не вышел в этот раз — выйдет в другой. И Вера вновь погрузилась в чтение журнала, который она читала до прихода Ильи.
— А вот посмотрите, это я рядом с губернатором! — оживленный голос был слышен где-то поблизости. Вера, которая пришла на работу, как всегда, раньше обычного, увидела, что у окна стояла небольшая группа работников «Сокола». В центре этой группы находился Ваня, которого внимательно слушали остальные. При этом они что-то рассматривали, а Ваня, усиленно жестикулируя, рассказывал:
— А это я с главой тамошней администрации — Зеленцовым — за руку здороваюсь.
— А это вот со мной рядом директор местного молокозавода.
— А это опять наш губернатор…
Вера подошла поближе и увидела, что окружающие Ваню люди рассматривали фотографии. При этом они удивлённо покачивали головами, цокали языками и не без зависти говорили:
— Надо же, Вань, с какими людьми ты дружбу водишь.
— А то! — не без гордости в голосе произнёс Ваня. — С кем попало не дружусь, с мелочёвкой не вожусь!
— О, Верунчик явился! — Ваня, заметив Веру, откуда-то свысока кивнул ей. — Хочешь вот фото посмотреть?
И Вера, впервые за полгода нарушив свой моцион посещения «дамской комнаты» перед началом рабочего дня, взяла у Вани из рук фотографии и принялась их рассматривать.
Ей понравилось всё и сразу, потому что были фотографии яркими и блестящими. Видно было, что люди фотографировались при хорошем освещении, где-то за городом.
Ваня неизменно присутствовал на каждом снимке.
— Вот рядом со мной глава района, — начал он снова. — А вот Зеленцов Сергей Сергеевич, очень влиятельный человек…
— А директора лесопарка с тобой рядом здесь нигде нет? — и вся группа, в том числе и Вера, обернулась на знакомый голос Александра Захаровича, который незаметно подошёл и теперь стоял позади в своём светлом плаще, который, надо сказать, очень шёл к его лицу и начавшей пробиваться седине на висках.
— Не-е-е, директора лесопарка нет, — засмеялся Ваня. И тут же удивился:
— Да и откуда там лесопарку взяться? Мы же автогонки ездили обслуживать. Музыку там крутили. Вся элита городская и областная собралась! А лесопарка — ну, там такого нет даже!
— Вот и жалко, что нет, — с искренними нотками сожаления произнёс Александр Захарович, согнув при этом голову набок и покосившись на Ванины фотографии.
— Это почему же — жалко? — неподдельно удивившись, спросил Ваня.
— Да потому… — словно подыскивая нужные слова, замедлил свою речь Александр Захарович… — Потому, — продолжил он, — что был бы там лесопарк, можно было бы найти в нём хорошую берёзку, сделать из неё дубину, да отходить тебя ею хорошенько, балабол никчёмный!
— Ты вообще, — он взял из рук Веры фотографии и потряс ими в воздухе, обращаясь к Ване, — чем тут хвалишься? Что с губернатором за ручку здороваешься? И что мэр тамошний тебя рядом с собой усадил?
— Так вот запомни, — он немного повысил голос, — что ты уехал — и о тебе тотчас же забыли! И кто такой Ванька Бубенцов — через пятнадцать минут никто не вспомнит!
— Ты лучше скажи, — продолжал Александр Захарович, — когда у нас во Дворце батареи красили, почему явились все, кроме тебя? И почему, когда стены в главном холле белили, опять же были все. Даже пенсионерка Светлана Алексеевна, страдающая высоким давлением, пришла. А вот тебя, распрекрасный мой мóлодец, там почему-то не было!
— Так я это… — замявшись, пробормотал Ваня, — рука у меня болела, поэтому и не красил. Не мог я.
— А тяжёлые колонки музыкальные мог таскать? Ну, мог или нет? Или за тебя их губернатор таскал? Или, быть может, заместитель мэра в бесплатные помощники нанялся? — напирал на Ваню Александр Захарович. — Ну, отвечай, что молчишь?
Ваня, избегая смотреть на главного инженера, продолжал тихо оправдываться:
— Не мог я, ну, не мог. Рука, правда, болела. И вообще…
— Вообще? — внезапно разъярился Александр Степанович и вдруг с размаху швырнул на паркет фотографии, которые моментально разлетелись в разные стороны, как стая ласточек. — Ты мне здесь детский сад кончай устраивать! Болел он… — словно труба загремел он, чем заставил половину группы потихонечку уйти, хотя совсем недавно Ваня был в центре внимания и его очень даже заинтересованно слушали.
— Пойдём, дочка, — и главный инженер тепло положил руку на плечо Веры, — дашь мне ключи от выхода на крышу.
— А ты, — обернулся он к уставившемуся на разбросанные фотографии Бубенцову, — доиграешься у меня! Я тебя на чистую воду выведу, болтун никчёмный…
— Низкий человек, какой низкий! — подходя к стойке администратора, повторял Александр Захарович в порыве злости. — Так бы и плюнул ему в рожу. Да положение не позволяет.
Вера, которой ещё не приходилось видеть подобных сцен в стенах ставшего ей уже родным Дома Культуры, отдала ключи главному инженеру и растерянно оглянулась на Ваню.
С покрасневшим лицом он ползал по паркету, скользя по нему своими красивыми блестящими брюками, и собирал фотографии. При этом Ваня что-то невнятно бормотал себе под нос. Рядом никого не было.
Посмотрев в другую сторону, Вера увидела, как Александр Захарович в своём широкополом светлом плаще открывает одну из дверей в конце коридора. Сообразив, что накал страстей погас, девушка тихонечко подошла к Ване и, не говоря ни слова, нагнулась и стала помогать собирать фотографии.
Она не поняла, что так рассердило Александра Захаровича и почему он несколько раз назвал Ваню «низким человеком». То, что речь шла не о росте, это Вера смекнула сразу, потому что слово «низкий» никак не подходило к мужчине, в котором было аккурат два метра высоты. Но настоящего значения этого слова она, выросшая в деревне и никогда его не слышавшая, понять не могла.