Я уже учился в Питере. А отец через него ехал (да здравствуют советские профсоюзы!) в один из санаториев, что в преогромном количестве, как грибы после хорошего летнего дождя, рассыпались по побережью Финского залива, от Питера до Выборга. И мне нужно было встретить отца, отвезти в общагу, чтобы уже утром следующего дня посадить на Ланской в одну из приморских электричек.
Почему-то вспомнилась сегодня та давняя история из жизни. И всё так ясно, отчетливо и отчасти даже осязаемо всплыло в памяти. И тот серый, промозглый, но не характерный для Питера, сухой, без осадков, день. И неповторимые запахи вокзала: чуть-чуть — креозотом от влажных шпал, дождь все-таки, похоже, был, но или утром, или, скорее всего, ночью… Чуть — горелым торфом от работающих в вагонах прибывающего состава титанов, чуть — горячими жареными пирожками с мясом и повидлом, которыми торговали в начале перрона кажущиеся толстыми в своих, уже зимних одежках, тетки в относительно белых передниках, чуть…
В общем, традиционные привокзальные железнодорожные запахи. Привычная толкотня и суета внутри здания вокзала. Накрахмаленные белые скатерти ресторана. И отец. Ещё живой…
Из вагона он вышел уже «хорошим». «Тепленьким». Но душа, видимо, требовала продолжения банкета. Поэтому сразу, с перрона, хотя мне этого не хотелось, но он потянул меня в ресторан Московского вокзала.
Уже не помню, что он заказал на десерт, но именно к нему и прилагалось тоненькое, прозрачное на просвет колечко ананаса. Вкус его, увы, в тот день так и остался для меня неизведанным. Нет, я съел то колечко. Но… Не до того мне было тогда! Все мои мысли были заняты другим, не ананасом.
Одним местом чувствовал, что этот поход в ресторан добром не закончится. И чуйка меня не подвела. Да и не должна была подвести, все-таки отцовы повадки и способности искать приключения на собственную задницу и задницы всех тех, кому в данный момент не повезло оказаться рядом с ним, я знал достаточно хорошо. Но официант-то не знал. И видя, что отец уже «хороший» и явно при деньгах, он попытался нас обсчитать на очень даже приличные деньги. Но…
Не на тех напал! Отец мог выпить сколько угодно много, но голова у него все одно оставалась ясной. В общем, все закончилось дракой, в которой приняла участие большая часть официантов. И это, скорее всего, нас и спасло.
Каждый из официантов, расталкивая конкурентов локтями, старался первым пробиться в узкий проход между столиками, чтобы уже там, хорошенько размахнувшись, крепко врезать этому негодяю, который вдруг начал качать права, не понимая своего клиентского счастья быть обсчитанным.
Отец же, вспомнив боксерские навыки, приобретенные им за два года учебы в Тбилисском военном артиллерийском командном училище (ТВАКУ)… А навыки, я так понимаю, были неплохие, если в своей весовой категории отец даже становился призером округа.
Отец, работая корпусом, бил короткими, резкими ударами, каждый из которых достигал своей цели. И после очередного из таких ударов, желающих пробиться в первый ряд, чтобы «хорошенько врезать», становилось все меньше и меньше. Правда, крики и толкотня в задних рядах от этого не убывали, но зато сильно облегчались мои действия: прикрывая отцу спину и размашисто работая собственным стулом, я пробивал нам путь к выходу из ресторана.
Хорошо, что мы успели свинтить ещё до того, как прибыл наряд милиции. А вокзальные окрестности я знал довольно прилично, т. к. это был один из злачных очагов, входивший в зону ответственности нашего студенческого оперотряда. В общем, мы благополучно ушли непобежденными и даже, как ни странно, не «ощипанными».
А вот вкус ананаса я в тот раз даже не почувствовал…
Кстати, тогда же я впервые попробовал и черные маслины (вернее, одну маслину). На первое отец заказал солянку, и она оказалась самой настоящей — с полукружьем дольки лимона, плавающим на поверхности, и спрятанной в этой ароматной глубине черной маслиной. Отец тогда сказал, что маслину надо глотать целиком, вместе с косточкой. И проследил, чтобы я её съел «правильно». Так что маслину я не съел, а проглотил, не разжевывая. Поэтому и вкуса её, точно так же, как и вкуса ананаса, не почувствовал.
Вот такой, пусть и изысканный, но… не самый удачный обед выдался у меня в тот серый и промозглый денек поздней осени, который был так давно, что сейчас даже как-то с трудом верится, что он вообще был в этой жизни.