Однако город, полный неги и обещания счастья, согласно классикам, оказался коварной ловушкой, полной препятствий на моем пути единения и братания с культурными бобруйчанами.
Во-первых, прибыв на вокзал, я обнаружил, что вернуться назад не так просто: прямого сообщения с моим местом убытия нет, а добраться до Минска можно только проходящим рейсом, что не гарантировало мне места в удобной маршрутке. Я тогда, по совету бывалых, обзвонил других перевозчиков, забронировал место на других «авиалиниях», потом «перелет» до Минска и тут же его выкупил. Эта операция заняла некоторое время и заставила меня немного попотеть, что придавало этому путешествию по Беларуси некоторых пикантности и авантюризма.
Во-вторых, я в очередной раз убедился, что водители наших маршруток — внебрачные дети князей и графьев, бежавших из Бобруйска еще в революцию, вынужденные зарабатывать себе на хлеб пошлым извозом и перенявшие от своих благородных предков все их высокое чувство собственного достоинства. Они так неохотно цедили слова сквозь зубы на мои вежливые вопросы, с таким апломбом и неохотой поворачивали в мою сторону свои заплывшие жиром шеи и лениво вращали глазами в глазницах, что создавалось невольное впечатление, что если они не наследные местные магараджи, то, как минимум, тайные агенты.
В-третьих, бобруйчане меня искренне невзлюбили. Во всяком случае, какая-то их часть, человек десять, которые оказались в том же магазине, куда и я зашел прикупить товаров на вечер, дабы не умереть с голоду до утра.
Все дело оказалось в том, что, не сориентировавшись толком что, где и как, я попросил бутылочку своего любимого пива, которое было прямиком за спиной нелюбезной продавщицы, а та, в свою очередь, взяла ее и пробила на кассе, не говоря ни слова.
Поскольку мне надо было еще прикупить, как минимум, одну треть этого магазинчика, я пустился в кругосветное плавание, набирая в корзину то одного, то другого, делая так круг за кругом, мимо растущей очереди у кассы, которая — догадайтесь — ждала меня. Пока меня не позвала какая-то бобруйчанка: «Мужчина, вас еще долго ждать?!»
Интуицией почуяв, что это не любовный призыв местной гражданки, сраженной в самое сердце моей импозантностью и красотой, я оторвал свой проницательный взгляд от банки с огурцами и направил его в сторону крика. И заметил пар так двадцать недовольных глаз и таких же хищнических ртов, направленных в мою сторону…
Народ взирал на меня, и явно не без интереса.
— Вы еще долго там выбирать будете, вас люди ждут! — раздался уже другой, явно не брачный зов, от другого подвыпившего бобруйчанина с бутылкой водки.
— Ой, извините, граждане… Я не видел, что меня ждет достопочтенная публика, — начал было я приносить свои глубокие извинения, соображая, что это все ради меня, когда мужчина с бутылкой снова завопил, как олень в период гона:
— А вы что, не видите, что все вас ждут, !!!
Одним словом, сии достопочтенные граждане высококультурного города Бобруйска так по-партизански, как и приличествует настоящим белорусам, стояли и ждали, пока я нарезал круги вокруг стендов с едой, кипя от ненависти и ожидания и не осмеливаясь произнести и слово, словно они были на допросе у гестаповцев.
Поспешно расплатившись и под недовольные взгляды почти выбежав из этого вертепа, я понял, что классик преувеличил культурность города Бобруйска, во всяком случае в некоторых его местах.
У магазина дети мило разговаривали с бродячей кошкой, причем исключительно матом. По ступенькам поднимались местные матроны в вечерней беседе, тоже щедро посыпая свою речь крепкими выраженьицами, как мы в детстве посыпали горбушку черного хлеба солью или сахаром. И я понял, что Бобруйск — это белорусский Челябинск. Так суров и контрастен он со всей остальной
Но зато в гостинице мне пошли навстречу и номер без занавесок и с разбитой раковиной почти культурно заменили на другой, в котором была и отличная ванная комната, и балкон, и вид с него.
Вечером мне в номер доставили ужин из отменнейшей мясной нарезки домашнего производства, о которой я не забуду даже на смертном одре, так был прекрасен и уникален вкус ее. И доставившая официантка, такая же мрачная и неулыбчивая, как и почти все белорусы, даже улыбнулась мне, когда я положил кусочек мяса в рот и, причмокивая, выдохнул: «У-у, нежная, как дэвушка!»
Следующий день я провел, исследуя вполне банальные улочки провинциального и мало чем примечательного Бобруйска, из которых не навевали скуку разве что огромная не по размеру и наполненная воздухом центральная площадь города, на которой, благодаря ее размерам и «воздушности» возникало именно здесь плохо управляемое чувство улететь в космос с планеты Земля, и огромное число непуганых кошек, разбросанных по подоконникам, ступенькам и лужайкам, что придавало городу некий анималистический колорит.
Церкви, Бобруйская крепость в виде полнейших развалин и даже фигура Шуры Балаганова, одного из детей лейтенанта Шмидта, установленная в центре местным водоканалом в честь своего 85-летия, такого важного, можно сказать, всереспубликанского знакового события, меня больше не занимали.
На следующее утро я сказал Бобруйску, высококультурному провинциальному городку, «Адье» и скрылся в клубах пыли и выхлопных газов в направлении не менее высококультурного города-столицы Минска.