Помню, в кинотеатрах перед фильмом всегда демонстрировали киножурнал «Новости дня». Конечно, главной фигурой в новостях был Хрущёв. Не было случая, чтобы при его появлении зал не гудел, не топал, не свистел и не улюлюкал. Всегда раздавались крики «кукурузник» или уж совсем непечатное.
Однажды в новостях показали встречу Хрущева с польскими шахтерами, которые подарили ему высокую шахтёрскую барашковую шапку, он натянул ее на лысину, и весь кинозал грохнул от хохота: «Шут гороховый!»
Как грибы росли анекдоты. После крылатой фразы Хрущёва о том, что мы догоним и перегоним Америку, в студенчестве был популярным анекдот, где делегаты съезда упрашивают его изменить формулировку: только догнать, перегонять ни в коем случае, потому что когда обгоним, американцы могут увидеть, что у нас задница голая!
Второй популярный анекдот ходил среди выпускников технических вузов, которых ждала максимальная зарплата в 100 рублей: Джон Кеннеди спрашивает у Хрущева, сколько получает инженер в СССР. На что тот парирует: «А у вас зато негры не учатся!»
Прославился Хрущёв и своим ботинком, которым стучал на заседании ассамблеи ООН, своей знаменитой фразой: «Мы вам покажем Кузькину мать!» В Америке он комментировал возможность мирного сосуществования тем, заявив, что «американская свинья и советская вполне могут мирно сосуществовать».
На мой взгляд, самый большим его шедевром является фраза:
Мы никогда не примем Аденауэра как представителя Германии. Если снять с него штаны и посмотреть на его задницу, то можно убедиться, что Германия разделена. А если взглянуть на него спереди, то можно убедиться в том, что Германия никогда не поднимется!
Реклама
За него мне всегда было стыдно, чтобы он ни делал. Его внешность и частое неадекватное поведение вызывали неловкость, смущение и даже унижение за то, что во главе государства стоит необразованный и неотёсанный мужик. Не знаю, вызывал ли он «испанский стыд» у других людей, но я его испытывал всегда.
Так были ли мы политизированы в советское время? Не очень. Я делал вырезки интересных статей, которые сохранил до наших дней, однако это ни в какой мере нельзя было сравнить с накалом политических страстей 90-х всего населения страны поголовно, когда все прильнули к экранам телевизоров и смотрели дуэль Ельцина и Хасбулатова.
Впрочем, нельзя сравнивать эти события и время. Во времена Ельцина рушилось советское государство. Во времена Хрущёва мотивы были иными.
ХХ съезд партии вскрыл и осудил культ личности, но саму систему не затронул. Мотивы Хрущева, по которым он начал борьбу с мертвым Сталиным, и ее методы были во многом глубоко личностные. Поэтому и проявления во многом были очень личными, мстительными: попрание портретов, скульптур, переименования. Откровенно вырывалась наружу жуткая ненависть к Сталину, порожденная многолетним страхом перед ним.
Вот что пишет Ф. Бурлацкий (советский политолог, публицист, профессор, действительный член РАЕН) в книге «Вожди и советники». М. 1990. с.88:
Хрущев был глубоко ранен сталинизмом. Здесь перемешалось все: и мистический страх перед Сталиным, способным за один неверный шаг, жест, взгляд уничтожить любого человека, и ужас из-за невинно проливаемой крови. Здесь было и чувство личной ответственности за погубленные жизни, и накопленный десятилетиями протест, который рвался наружу как пар из котла.
Реклама
Бурлацкий — блестящий полемист. Прочтите его статью «О Сталине, Хрущёве и Хрущевизме».
Я долго хранил вырезку из газеты (к сожалению, не пометил названия, но я выписывал «Правду», «Известия», «Литературную газету»), где была статья Хрущева, в которой, кроме ставшего уже обычным, он писал о том, что Сталин издевался над людьми, ближайшего к нему окружения. Лично его, Хрущева, постоянно унижал в присутствии других: пальцами хватал его за нос и тащил от стола. Приказывал плясать гопака. Особенно унизительна была его фраза в газете: «Что же оставалось делать? Я плясал…»
Кто-то попросил у меня эту вырезку и, как у нас говорят, «с концами». Жалею очень. Хрущев, я думаю, потом жалел, что дал волю своим эмоциям в первоначальном периоде своих разоблачений. Позже он уже это делал умнее: «Пришлось затаиться на годы, — пишет Хрущёв в своих воспоминаниях, — партия в то время не терпела инакомыслия». Совершенно очевидно, кто не терпел инакомыслие!
У нас в институте в фойе перед читальным залом стояла ставшая стандартной скульптурная группа из гипса: на скамейке сидит Ленин, а позади скамейки стоит Сталин. Правая рука опиралась на плечо старшего соратника, а в согнутой левой — трубка. Все бездельники института, прогулявшие занятия, встречались у вождей.
Однажды ранним ноябрьским утром я увидел там своего приятеля, барабанщика нашей группы, Славку Моряка. (Такая у него была кликуха. Еще дошкольником он плавал в деревянном корыте по здоровенной луже, за что и получил свое прозвище.)
Моряк был в растерянности и постоянно озирался вокруг. И только тут я понял, что он искал глазами: скульптуры не было. Вместо нее на полу зиял красный прямоугольник вывороченного паркета, который укладывали на красной мастике.
— Что здесь произошло? Где Сталин? — глупо спросил я и только сейчас заметил еще одну фигуру за его спиной — нашего институтского электрика. Он, как всегда, был пьян в стельку. Руки и ноги его болтались, словно на веревочках. Год назад он свалился на трансформатор и пожег себе синовинальную суставную жидкость. Став инвалидом, пить не бросил.
— Здесь ночью вождей зарезали, — ответил он, размазывая пьяные слезы рукавом, — теперь их порубленные трупы валяются во дворе! Они… — он многозначительно поднял качающуюся руку вверх с оттопыренными пальцами, — ответят!
Мы выбежали во двор и действительно увидели осколки скульптуры. Валялась голова Ленина, отколовшаяся от туловища: видимо, пытались сначала отделить его от Сталина пожарным топором, а Сталин был порублен в лапшу.
— Ничего-то у нас не могут делать по-человечески, — произнес с сожалением Моряк. — Подогнали бы грузовик, а потом уж и разбивали! Меня всегда поражало хамство, с которым мы любим и боготворим без оглядки, а потом так же люто ненавидим. Вот уж действительно великий народ без руля и ветрил!
Вскоре для студенчества наступило время перемен, которые не просто коснулись нас, а ударили наотмашь. Но это другая история.