Потом один за другим народились у них сыновья, жизнь шла размеренно. «Как у других», — частенько говорили в деревне. И дом Егор поставил ладный, как раз тот самый, где жила теперь баба Нюра со своим котом. Правда, от времени дом покосился на правую сторону, а дети, приезжавшие в деревню не так уж часто, не торопились его выпрямлять, но бабе Нюре другого дома было не надо.
По большому счёту ей и это жилище казалось весьма сносным и удобным. А дети… Приедут — дрова наколют, воды натаскают, в огороде ягоды пощиплют — вот бабе Нюре и праздник! И вполне такая жизнь её устраивала. О разнообразии же, которое ей так было по душе в молодости, она не вспоминала. Да и к чему ей оно было теперь, это разнообразие?
…Василий появился точно в своё время и, как всегда, стал, громко мяукать, стараясь привлечь бабы Нюрино внимание. «Вот зараза», — беззлобно проворчала баба Нюра, поднимаясь со своей кровати. Вопреки её привычке не залёживаться долго по утрам, вставать ей почему-то не хотелось. Но Василий обладал таким упрямым характером, что поднял бы кого угодно. Иногда бабе Нюре даже казалось, что будь он человеком, это был бы несносный тип, до жути упрямый и любящий поскандалить при случае.
«Несносный» же «тип», не успела баба Нюра встать на ноги, тут же стал мурлыкать и обтираться спиной о валенки, которые его хозяйка носила почти круглогодично. Дома было всегда чуточку прохладно, а ноги у бабы Нюры в последнее время стали не только замерзать, но ещё и неприятно и довольно ощутимо ныть в области пяток. Так что она предпочитала валенки тапочкам, которых у неё накопилось пар пять. И все они были когда-то привезены её сыновьями, но некоторые даже ни разу не были надеты.
В еде Василий был не избалован. Да и о каком баловстве могла идти речь, если баба Нюра практически всегда держала его на «строгом посту»? Вот и сейчас она налила в старую консервную банку, которая служила Василию миской, воды, забелила её небольшим количеством молока и покрошила туда ржаного хлеба. Поставив банку на пол, она не стала манить кота, потому что знала, что он и так где-то рядом и наблюдает за её действиями.
И правда: стоило ей отойти на несколько шагов, послышалось, как кот стал хлебать жидкость. Спустя некоторое время, он принялся и за хлеб, который съел весь без остатка. Приезжавшие внуки частенько удивлялись такой пище и говорили бабушке, что у них дома кошки не всегда едят даже колбасу. На это баба Нюра неизменно отвечала, что покупать даже саму простую колбасу ей особо не на что, а если Вася (она никогда не звала кота унизительным именем Васька, считая это недостойным) хочет мяса — так это пожалуйста! Мышей в подполе предостаточно, пусть ловит хоть целый день.
Внуки посмеивались над таким объяснением, переглядывались и тихонько переговаривались: «Ну, этот разве будет мышей ловить? Он же мышь увидит — и со страху упадёт. Этот лентяй в своей жизни, наверное, ни одного мыша не поймал». До бабы Нюры эти слова почти не долетали, а Василий, хотя порой и слышал их прекрасно, ничего не мог возразить молодёжи на своём кошачьем языке.
Мышей же за свою недолгую жизнь он наловил предостаточно и даже, как это часто делают коты в деревенских домах, иной раз приносил добычу и клал её к хозяйским ногам: «Дескать, я не зря у тебя хлеб кушаю». Но, видя, что баба Нюра на его старания не обращает никакого внимания, отступился от этой неблагодарной затеи и стал ловить мышей в вышеупомянутом подполе, не таская их наружу. А доказательством его преданной «службы» был тот факт, что картошка и иные бабы Нюрины припасы лежали до весны не тронутыми и без малейшего следа посягательства на них грызунов большого и малого калибра.
…А баба Нюра, накормив кота, почувствовала непреодолимое желание опять улечься. Она пошла в комнату и легла прямо на серое одеяло. Лежала она, и в то же время удивлялась такой непонятной вещи: как это можно захотеть спать, когда ночь-то уже давным-давно кончилась, на дворе стоит белый день, поют птицы и с неба светит и улыбается солнце…
Мысленно упрекнув себя в лени (хотя особых дел по дому у неё не было), она обратилась мыслями к молитве — её постоянной спутнице во всех делах и трудных или непонятных, как, например, сейчас, ситуациях. Губы привычно зашевелились, произнося проговоренное, наверное, уже тысячу раз обращение к Богородице, и баба Нюра, всё не переставая удивляться нахлынувшей невесть откуда усталости, стала потихонечку засыпать.
И вновь увидела она себя в молодости, когда водила на лугу из одуванчиков хороводы с подружками. И глаза Егора, который стоял под берёзой и смотрел на неё, не отводя взгляда. И видно было, что взгляд этот полон любви и нескончаемой нежности. И совсем уж точно поняла уже постаревшая баба Нюра, что никто и никогда не смотрел и не посмотрит на неё вот таким влюблённым счастливым взглядом, как её Егор. Единственный и любимый всю жизнь Егор…
Приехавшие ближе к полудню внуки не сразу и сообразили, что случилось. Заглянув в маленькую комнату и найдя бабу Нюру, лежащую на кровати во внеурочный, как они посчитали, час, они решили, что она просто прикорнула после еды, и хотели, достав из чулана удочки, идти на рыбалку.
На дворе была уже середина августа, каникулы подходили к концу, поэтому пацаны решили напоследок ещё раз сходить на озеро и посидеть на его берегу с удочками, раз уж они приехали на электричке в такую, как им думалось, далищу. Рыбаками, надо сказать, они были неважными, но их это особо не смущало: их куда больше занимал не итог рыбной ловли, а сам её процесс!
Однако Василий, который, по мнению тех же самых внуков, был котом абсолютно никчёмным, потому что «за всю свою жизнь не поймал наверное, ни одного мышà», так жалобно мяукал и так настойчиво показывал всем свои видом, что в бабы Нюриной комнате произошло что-то не то, что мальчишки зашли туда второй раз.
А баба Нюра, как и прежде, лежала на своей старенькой кровати и… правда, словно бы уснула. И только на лице её светилась не виданная доселе улыбка, словно лежала она и видела какой-то очень хороший и приятный сон…