Небеса, свинцовые и отдающие тяжестью куда-то внутрь, где находится сердце, продолжают хмурить брови. Такое впечатление, что с каждой минутой они становятся всё неприветливее и вот-вот разразятся самым настоящим ливнем. Пока же сверху сыплются только холодные капельки, которые покрывают и асфальт, и кусты, и изредка попадающихся на дороге людей.
Вот вчера был действительно сильный дождь. Как начал лить с утра, так и не смог остановиться до вечера. «Небо прохудилось», — говорила обычно в таких случаях наша бабушка. Прохудилось… Какое там! У меня сложилось впечатление, что в нём образовалась дыра огромных размеров, через которую хлынула вода под таким напором, что на неё вряд ли нашёлся бы какой-то тормоз. Сегодня об этом красноречиво свидетельствуют лужи: побольше, поменьше и са-а-а-амые маленькие.
А месяц назад… Боже, кажется, что ещё только вчера на улице стояла замечательная тёплая погода. Приход осени в этом году настолько затянулся, что так и верилось: жёлто-рыжая хозяйка природы не явится ещё очень и очень долго. Термометр за окном показывал почти летние «нормативы». Плюс двенадцать, плюс пятнадцать, плюс двадцать… И это — в октябре! Такое долгое «бабье лето» совершенно не характерно для нашей местности.
И небо при этом было синее-синее. Чистое-чистое. Словно его каждое утро специально протирали специальным раствором, чтобы сегодня оно блестело синевой ещё сильнее, чем вчера. Перехвативший эстафетную палочку октябрь продолжал радовать теплотой и яркими красками.
Обрадованные такой нетипичной для начала осени погодой парашютисты из местного аэроклуба продлили себе сезон прыжков, казалось, до бесконечности. Каждые выходные небо пестрело красными, синими, жёлтыми, зелёными и белыми куполами. Выходишь на балкон — и только одни пёстрые точки вдалеке. Как это — вдалеке? В небе, конечно, не за горизонтом же. Небесная синева казалась бескрайней.
Где они сейчас — эти цветные точечки-парашютики? Где самолёт, весёлый рокот которого то и дело напоминал о том, что сейчас в небе появится очередная партия смельчаков, покоряющих ярко-синее пространство?
Ничего этого нет, словно никогда и не было. Взамен остался один только дождь и побуревшие от постоянной влаги листья. И небо, которое сжимает виски и давит своей тяжестью.
Да ещё хмурый дворник-узбек в длинном серо-зелёном дождевике, сметающий листья к обочине дороги. Он медленно и нудно шваркает метлой по асфальту, помещая моё настроение под ещё более низкую планку отрицательного восприятия этого мира.
Нет, пора мне, пожалуй, уходить с балкона. Дома всё-таки как-то поуютнее.
— Р-р-р, гав-гав, р-р-р-р, рау! — внезапно доносится до моего слуха. Звуки заставляют меня на секунду замереть и убрать руку от балконной двери. Я оборачиваюсь.
По дороге неспешно идёт мужчина, впереди которого бежит собака породы лайка. Видимо, в отличие от людей, настроение у неё самое что ни на есть распрекрасное. Иногда пёсик обегает лужи, иногда старается их перепрыгнуть, но не доскакивает до края, и тогда брызги летят во все стороны.
При этом неугомонное создание то и дело возвращается к хозяину и, покрутившись около него, тотчас же несётся форсировать следующую лужу. И совершенно не обращает внимания ни на низко нависшее небо, ни на то, что на улице сыро. Прыжок — и лужа позади, ещё прыжок — и в стороны летит целый фонтан брызг.
На улице пасмурно, но я даже с балкона явственно вижу то, как блестят и переливаются капли. (Или это такой своеобразный обман зрения и никакой явственности нет и в помине?)
Кажется, я помню этого мужчину и его собаку. Ах, ну, конечно, я видела их зимой, в нашем же городке! Это было такое своеобразное парное катание на лыжах. Мужчина ехал и держал в руках шлейку, а собака тянула его вперёд. При этом пёс так старался, что хозяин то и дело напоминал: «Самурай! Не так быстро!»
Ага, вот я и кличку собаки вспомнила! Самурай тем временем продолжал носиться по мокрому асфальту, то и дело радостно тявкая или предусмотрительно рыча, кружась и танцуя среди луж и опавших с деревьев листьев. Такое ощущение, что он задался целью заразить окружающих своим хорошим настроением.
Я смотрю на неугомонного Самурая и незаметно для себя улыбаюсь. Дворник-узбек прекращает на несколько минут свои равномерные движения метлой и так же внимательно смотрит на неизвестно чему радующегося пса. Завидев меня на балконе, дворник что-то кричит мне с улыбкой на загорелом лице. Я не отвечаю, только смотрю на него и пожимаю плечами — мол, то, что вы говорите, наверное, правильно, но узбекский язык мне неизвестен. Тогда дворник показывает концом палки, которая одновременно является ручкой для его рабочего инструмента, на мужчину с собакой и вновь что-то кричит мне.
Оставить без внимания попытки заговорить — верх неучтивости, поэтому я согласно киваю в ответ. Узбек, меж тем, продолжает разглагольствования (видимо, он устал находиться в одиночестве и радуется случаю высказаться, пусть даже людям, которые ничего не понимают из его слов).
Хозяин тем временем скрывается из виду и нам слышны только весёлый визг и то и дело раздающееся и не менее весёлое «р-р-р».
Дворник берёт метлу, поправляет капюшон на дождевике и продолжает свою работу. Я остаюсь на балконе ещё несколько минут и покидаю пост своего наблюдения.
Плохое настроение словно смыто с души. Чем? А шут его знает! Но хмуриться уже не хочется.
Я прохожу на кухню, ставлю на газ пузатый чайник и бросаю в стакан пакетик с заваркой. Взгляд падает на забытый кем-то из детей карандаш и старую, наполовину изрисованную цветными карандашами тетрадку, в которой уже давно нет нужного количества листов.
Через минуту, забыв о нависшем небе и ожидающем меня чае, я записываю на бумагу свои впечатления. При этом я поднимаю глаза, смотрю через оконное стекло на серое небо и… пишу дальше.
Спустя какое-то время всё через то же стекло я слышу весёлое «р-р-рау» и уже знакомый визг. Видимо, мужчина и Самурай возвращаются назад. Рука с карандашом начинает двигаться по бумаге быстрее. Точно так же, как дворник, который что-то говорил скороговоркой, не обращая внимания на то, поймут его или нет, теперь уже я стараюсь высказать свои мысли как можно быстрее. И мне уже совсем неважно, увидит их кто-нибудь или нет.
Равно как неважно и то, что небо всё так же, насупившись, смотрит на меня. Оно уже не в состоянии испортить моё настроение. А закипевшая в чайнике вода, которая превращается в чай через несколько секунд, подтверждает мои мысли.
— Р-р-вау! Р-р-р-рау! — доносится уже откуда-то издалека.
Я смотрю на дорогу, по которой только что бегал Самурай, тихонько улыбаюсь и… продолжаю писать.