Мастер стряхнула со снятой накидки волосы, оглядела в зеркале плоды трудов своих и произнесла, довольная:
— Ну, вот! Всё аккуратно… Прямо как в армию!
Провёл по «ёжику» на голове и вспомнилось…
Чем дальше уходит в прошлое время срочной службы в армии, тем интереснее вспоминать самые яркие эпизоды. Плохое из памяти почти всё давно ушло, остались только самые запоминающиеся истории из жизни, да и те окрашены чаще в яркие и весёлые цвета и краски. А как же иначе? Ведь это самая пора моей юности — начало 70-х годов!
…В учебной роте в казахстанском селе Узун-Агач всё было просто и понятно каждому, попавшему (-ся) сюда. За пять месяцев из испорченных и развращённых гражданской жизнью необходимо было «выковать» не только стойких бойцов, но ещё и высококлассных радиотелеграфистов и других специалистов связи.
А связь — это нервы армии. Так было написано в каждом углу, на каждом учебном плакате. Тексты были исключительно про «Нервы армии» или про «Внимание! Противник подслушивает!».
Какие уж тут могут быть сантименты и телячьи нежности, если тебя подслушать хотят? Поэтому все вокруг иногда бывают нервными. И сержанту, заместителю командира взвода, вовсе не до высшего гуманизма, когда он видит, что в строю у кого-то одного, а может, даже уже у двух, волосы на голове неожиданно стали отрастать. Того и гляди, из-под панамы скоро робко прядка волос выглянет и видно станет, кто из нас шатен, а кто блондин.
Мало того что подслушать норовят, так ещё и подглядывают, небось, со своих шпионских спутников. Проверят по своим вражеским картотекам и сразу поймут, кто под какой панамой прячется. А этого допускать никак нельзя, поэтому в армии должно быть единообразие.
Не только думать и поступать должны все одинаково, но и причёски хорошо бы, чтобы были неотличимы, вне зависимости от первоначального гражданского окраса. Поэтому лучше, когда все лысые — это самая удачная и универсальная военная причёска, что в анфас, что в профиль!
А как всю роту привести к единообразию, не тратя особенно драгоценного времени, предназначенного для непосредственного обучения военным наукам и политическому просвещению? Тем более, учитывая, что у старшины роты в каптёрке лежала одна-единственная механическая машинка. Давно ничего не стригла, похоже, от старости. Видно, досталась нашим доблестным войскам в качестве трофея ещё в Русско-турецкую войну.
Железяка железякой, но по тому, как она садистски зажевывала волосы, было понятно, как она нас ненавидела и продолжала мстить русским войнам. Поэтому когда звучал приказ для всей роты срочно привести себя в порядок и давалось время на «всё про всё» пятнадцать минут, мгновенно включалась солдатская смекалка.
За это время надо было добежать до казармы, найти лезвие безопасной бритвы «Нева», разломать его на две половинки и вставить каждую в щель деревянной щепочки. Получались две эдакие опасные бритвы.
Умывальников на всех не хватало, поэтому вся рота обычно располагалась вдоль арыка. Разбивались попарно и сначала один другому мылит хозяйственным мылом и бреет голову, потом другой. Причём практически каждый раз вся рота успевала «побриться» вовремя.
Жалко, что в те времена в армии не очень поощрялось фотографирование, да и нечем было фотографировать. А живописца уровня Ильи Репина у нас в роте не было. Куда там его «Запорожцам, пишущим письмо турецкому султану»! Картина с сотней окровавленных, но крепких, с несломленным духом пацанов, растянувшихся вдоль азиатского арыка, куда колоритнее смотрелась бы!
Хорошо ещё, я тогда редко брился, порезы только на голове были, а подбородок целый оставался.
С подбородком, правда, тоже эпизод не заставил себя ждать…
Получил я как-то редкий, но желанный вид поощрения — десятидневный отпуск на родину. Ехать на поезде до Москвы пришлось трое суток, а там меня уже ждал брат Санька, да и общежитие своё бывшее, родное посетить хотелось.
На вокзале решили, что я останусь в столице на два-три дня. Для этого необходимо было соблюсти маленькую формальность — явиться в военную комендатуру и сделать отметку в отпускном билете о временной остановке.
Сказано — сделано, тем более комендатура совсем недалеко была. Только стали подходить, и тут до меня дошло, что за время пути у меня основательная щетина образовалась. А военные, особенно дежурные офицеры в комендатурах, очень не любят обросших бойцов. Им от этого обидно очень бывает, потому что им самим перед заступлением на дежурство бриться каждый раз приходится.
К чему рисковать? Начали искать парикмахерскую… Рядом нигде не оказалось, везде сплошной ремонт, даже на вокзале. «Позор какой для столицы, — думаю, — ни парикмахерских, ни арыков!» Но солдатская смекалка ведь не утрачена!
Зашли в какой-то тёмный подъезд, нырнули под лестницу, где я попросил Саньку обшмалять мне немного щетину на подбородке огнём зажигалки. Уж очень хотелось побыстрее ощутить ритм родной общаги на Каширке и вдохнуть вольный аромат гражданской, тем более студенческой, жизни. Поэтому стою и терплю. Больно, конечно, повизгиваю иногда, но терплю…
Почти закончили уже, и тут сзади на Саньку кто-то навалился из темноты подъезда. Смотрю, коренастая бабулька со всего маха лупит его авоськой с чем-то тяжелым и причитает:
— Пошто солдатика мучишь?
Интересную, конечно, бабулька картину увидела — садист над бедным солдатиком в шинели в тёмном подъезде издевается.
Так ничего и не удалось ей объяснить, не поверила. Пришлось обоим быстро ретироваться, чтобы на крики народ не сбежался, а то Саньку поколотили бы, точно!
Так что вот такие воспоминания короткая стрижка вызвала…
Самое обидное, что в тот раз из-за ремонта во всём районе военная комендатура тоже переехала в другое место. Мы тогда долго смеялись, прочитав объявление на закрытых дверях. Можно было в тот раз обойтись и без экзекуции зажигалкой…
Но зато какие яркие и незабываемые воспоминания теперь!