Вот и в Ташкенте стояли мы… Часа полтора, не меньше. А то, может, и дольше. И пока пацаны выскочили пробежаться по ближним к привокзальной площади улочкам, чтобы затариться на дальнейший путь бухлом и карамельками, я вышел на перрон. Покурить. Всё какое-то разнообразие, а то за время пути и сам вагон, и его за два года чуть подзабытая, но всё одно привычная глазу обстановка, уже успели порядком поднадоесть. Да и ноги размять… Тоже лишним не будет.
И так получилось, что выскочив из вагона, я оказался прямо напротив большой стеклянной витрины. Помню, тогда подумалось: «Хорошо узбекам. Мягкая у них тут, в Ташкенте, зима. Если вообще это время года можно назвать зимой. Какие окна себе позволяют! Во всю стену. И не холодно же там, внутри. Вон народ… В легких белых халатиках. Белых… Что это там у них? Парикмахерская, похоже?.. А ведь и у нас, если тройное остекление… Тоже, наверное, можно сделать наружную стену ателье прямо из цельного стекла. Только… Кто с этим возиться будет. Лес, руда, уголь. Это — важно. „Дадим уголь на гора!“ План, давай план. За его невыполнение могут и с должности снять. А
Но мысли в моей голове роились совсем не долго. Через какое-то время внимание переключилось на происходящее за стеклом.
Парикмахерская была небольшая, на три-четыре кресла. Чего ещё ждать от привокзального заведения сферы услуг? Одно из кресел простаивало, остальные мастера были на месте. Как это традиционно для Средней Азии, все парикмахеры были мужчинами.
…Вообще в тех местах редко когда встретишь женщину за прилавком магазина, раздачей столовой или столиком выдачи заказов ремонтной мастерской. В подавляющем большинстве случаев все эти места занимают мужчины. Женщина должна быть дома, воспитывать и кормить детей, ждать с работы мужа…
Вот и в этой парикмахерской на ташкентском вокзале все мастера были мужчины. Как это и принято в Средней Азии, два из них не сильно утруждали себя работой: сидели, гоняли чай из большого литрового чайника и занимали себя неспешной беседой. А вот дедок, чье кресло стояло у самого входа, работал не покладая рук, как заведенный. Как только вставал один посетитель, бросив на небольшое плоское блюдо, стоящее у него на столике рядом с зеркалом, металлический рубль, тут же в его кресло усаживался следующий мужчина.
Да, и посетители этой парикмахерской были тоже… исключительно мужчины. Потому как дедок… Не стриг. Он брил своих посетителей. Доисторической опасной бритвой
. Но делал это так быстро и ловко, если не сказать, виртуозно, что я невольно засмотрелся на него. И засмотревшись, вглядевшись, решил: «Была не была».Хотя… До этого был у меня крайне отрицательный опыт бритья чужими руками, в парикмахерской. И я о нем не забыл. Но так потрясающе этот дедок брил других людей — «Вжик-вжик, уноси готовенького. Вжик-вжик, кто на новенького?!», что я… Решился!
Тем более, докурить я докурил. Окурок выкинул в стоящую неподалеку урну. И что дальше? В вагон, что ли?.. Успеется.
В общем, зашел я в парикмахерскую, снял шинель, повесил её на вешалку и плюхнулся в кресло к дедку: «Я — на новенького!» Он и принялся за меня. В момент нанес на лицо пену. Опасная бритва так и замелькала у меня перед глазами. «Вжик, вжик». И минуты не прошло. Какое там минуты! Секунд тридцать-сорок — и пены уже нет. А из зеркала на меня смотрит ошарашенное от такой молниеносности чисто выбритое лицо. И… Ни одного пореза!
Я уже ухватился за подлокотники и начал приподниматься в кресле, уверенный в том, что процесс бритья завершен, как мне на плечо легла рука Мастера (именно так, с большой буквы) и чуть надавила на него, возвращая меня в кресло: «Куда, солдатик? Ты же домой? А домой надо вернуться не только долгожданным, но и красивым. Вот сейчас мы тебя таким красивым и сделаем».
И вернув меня в кресло, он по новой взбил в небольшой эмалированной мисочке мыльную пену, которая через какие-то секунды поднялась над краем емкости высокой плотной пеной. Ещё пара-тройка секунд, и она оказалась нанесенной на моё лицо. И… Началась вторая часть марлезонского балета, которая кардинальным образом отличалась от первой.
Если до этого дедок работал в основном бритвой и почти не касался моего лица руками, то теперь его левая кисть практически не отрывалась от кожи висков, щек или подбородка. Три пальца (большой, указательный и средний), занырнув в мыльную пену, мягко ощупывали мою кожу, потихоньку продвигаясь от виска вниз. Нащупав остатки щетины, Мастер пальцами оттягивал кожу лица по направлению к подбородку и пускал в дело правую руку с зажатой в ней опасной бритвой. «Вжик, вжик» — и она снимала часть пены со скрывшейся под ней щетиной, которую не удалось сбрить с первого захода. Справившись с этим участком, пальца плавно начинали двигаться дальше вниз. «Вжик, вжик» — сбривался следующий участок уцелевшей щетины сначала на одной стороне лица, потом на другой.
Когда бритвой были обработаны не только обе стороны лица, но и подбородок, дедок подхватил чистое белое вафельное полотенце, что отмокало у него в тазике с теплой водой, отжал его и этой влажной, приятно согревающей тканью снял с лица остатки пены. Но… На этом бритье не закончилось!
Дедок потянулся к другому тазику, вода над которым парила, с ловкостью фокусника извлек из него ещё одно чистое белое вафельное полотенце, отжал его, сложил повдоль вчетверо и эту длинную влажную горячую (но не обжигающую) полоску ткани накинул мне на лицо — от одного уха до другого, через подбородок, и обеими руками плотно прижал её к моей коже. Подержал так секунд десять и отбросил полотенце в третий тазик, с уже использованным материалом. А сам…
А сам взял со столика у зеркала большую круглую плоскую жестяную баночку с изображенной на её синей крышке ромашкой и надписью белыми буквами «kamill», открыл её, утопил в крем кончики своих пальцев, после чего поднес их к моему лицу и, плотно вдавливая кончики пальцев в кожу, круговыми движениями начал продвигать пальцы от висков к подбородку…
В общем, встав с кресла, я точно так же, как и все иные посетители до меня, бросил на небольшое плоское блюдо, стоящее на рабочем столике Мастера рядом с зеркалом, металлический рубль. С профилем Владимира Ильича на реверсе монеты. И я понимал, что человек, который только что побрил меня, заслуживает такой оплаты, хотя по официальному тарифу бритье в советской парикмахерской стоило раза в четыре дешевле. Но… Я платил не только за бритье. И не столько за него. Но большей частью — за то эстетическое наслаждение, которое получил от работы другого человека.
Прошло много лет. И сейчас я могу точно сказать: чувств, подобных тем, что я испытал тогда, в ташкентской привокзальной парикмахерской, я испытывал в этой жизни не так, чтобы часто. Совсем не часто. Может, именно поэтому они и запоминаются?..
Об одном жалею. Что бросил на блюдо, стоящее на рабочем столике того дедка, металлический рубль. Хотел ведь трешку… Но побоялся. Побоялся выделиться из общего клиентского ряда, сформировавшего общепризнанный тариф оценки работы Мастера. Как часто мы делаем что-то с оглядкой на кем-то, не нами, определенный эталон.
Хотел ведь… Вот и надо было сделать то, что хотел! Тем более, деньги были. Много денег. И было их совершенно не жаль. Мы домой возвращались…