Почти в каждом дворе с утра и до вечера раздавались тоскливые звуки гамм, перемежаемые весёлыми нотками песни в исполнении Эдиты Пьехи: «Я сама купила сыну мандолину…», — доносившиеся из каждого окна.
Эта участь не минула и нас с братом Санькой. Причём в классическом стиле того времени — игре на фортепиано. Сестре Марине к тому времени больше повезло. Её ещё в раннем детстве с нулевым эффектом безуспешно пытались приобщить к скрипке, поэтому с ней решили не экспериментировать.
На нас возложили большие надежды со всеми вытекающими обстоятельствами.
Пьеха злорадно так и пела в песне: «…Я не дам передохнуть ни разу сыну…»
Поначалу и у нас так всё началось, почти как в песне. Единственной отдушиной стало то, что в отличие от остальных «скованных одной цепью с пианино» у нас было некоторое послабление: в музыкальную школу с её всякими сольфеджио и прочей музыкальной грамотой нам ходить не пришлось. Мы занимались года четыре с педагогом, приходящим на дом. С нашей Татьяной Александровной. А она была чрезвычайно интересной и необыкновенной женщиной!
Было ей к началу нашего знакомства уже лет семьдесят с небольшим. Но несмотря на возраст Татьяна Александровна резко выделялась не только среди своих сверстниц, но и вообще среди всего окружающего мира. Статная, держащая спину прямо и всегда озарённая доброй, слегка ироничной улыбкой на приветливом лице с постоянно аккуратно уложенной причёской, увенчанной очередной кокетливой шляпкой.
Говорила она приятным грудным голосом, грассируя при этом, как настоящая француженка. Всегда доброжелательная и отзывчивая, она была при этом необыкновенно пунктуальной.
Всё было в ней необычайно, волшебно, как из другого мира. Очарованные её аурой, мы даже зачастую и не воспринимали «груз и гнёт» необходимости всяких музыкальных повторений вроде 64-х гамм Черни и заучивания произведений наизусть.
Даже наш не громадный дог Майкл не только выделял её среди остальных людей, а сразу начинал поскуливать и крутиться у двери, поджидая свою любимицу, ещё только она появлялась вдали в арке проходного двора соседнего дома. И дело было, теперь уже понятно, не только и не столько в кусочке ливерной колбаски или конфетке, припасённой доброй женщиной для Майкла. Просто в этом отношении собаки быстрее людей интуитивно сразу определяют хорошего человека…
Рождённая в конце XIX века в дворянской семье, ещё юной шестилетней девочкой она поступила в Императорский Смольный институт благородных девиц и, проучившись 12 лет, выпустилась в восемнадцатилетнем возрасте вполне образованной и полностью готовой для достойного замужества, как это и предписывалось выпускницам «четвёртого возраста».
Партию ей составил действующий генерал Российской Императорской армии от артиллерии, вдовец, старше её почти на сорок лет. Детей у них так и не случилось, да и виделись супруги крайне редко. Сначала генерал был на фронтах Империалистической войны, а потом наступил 1917 год с его неразберихой и двумя революциями.
Но что для Татьяны значили невзгоды и неустройство того послереволюционного времени, если она встретила наконец настоящего своего возлюбленного, комиссара соединения бронепоездов Рабоче-крестьянской Красной Армии. С ним она в качестве «сестры милосердия» провоевала всю Гражданскую войну, затем принимала участие в ликвидации басмачества в Туркестане.
Потом они стали жить в столице. В семье уже был долгожданный сын Артём, а муж служил на высокой должности в Наркомате путей сообщения. Когда начались «большие чистки», мужу удалось получить назначение в знакомые места, в Среднюю Азию. Так многие тогда пытались спастись…
Но от судьбы уйти не удалось. Муж Татьяны был осуждён и расстрелян. Сама она, как «член семьи врага народа», попала в лагерь. Артёма забрали в Детский дом.
В конце 1950-х годов Татьяну Александровну полностью реабилитировали. Но ехать из Средней Азии ей было уже некуда. Родственников не осталось, а Артём, как выяснилось, погиб в 1944 году на фронте.
Оформили ей небольшую пенсию. За счёт неё и жила, да ещё давала частные уроки музыки. Власти дали ей после реабилитации небольшую однокомнатную квартирку, но, по её же словам, ей было комфортнее, веселее среди людей. Да и пользу хотелось приносить, благо пальцы помнили уроки в Смольном, да и голова оставалась светлой.
Всё это мы, конечно, слышали не от неё, а от взрослых. А тогда нас слегка поражали некоторые несоответствия, которые улавливал наш детский глаз…
Например, то, что наша утончённая «царственная» Татьяна Александровна предпочитала курить исключительно папиросы «Беломор-канал», хотя тогда уже продавалось достаточно много сигарет. Откуда нам тогда было знать про стойкость «лагерных привычек»? Правда, делала она это крайне изящно, держа на излёте руки длинный мундштук с «Беломориной», выглядело это фантастически красиво!
А для подготовки к «выпускным экзаменам», которые провели со всей строгостью, Татьяна Александровна принесла нам листы с нотами «Амурских волн» и «На сопках Маньчжурии», которые мы с Санькой должны были играть «по памяти». Цветные нотные листы имели сверху Герб Российской империи с двуглавыми орлами. С её слов, эти ноты всегда лежали на пюпитрах перед музыкантами военных духовых оркестров, играющих по выходным в парках и раздаваемых бесплатно публике.
Мы тогда заслужили отличные оценки и получили в подарок и на память эти дореволюционные ноты.
Татьяны Александровны нет уже давно на этом свете… Но всегда, когда эти воспоминания из детства всплывают в памяти, меня мучает вопрос… Как при таких перипетиях судьбы она и ей подобные сумели сохранить нетронутыми не только чистоту своих душ и помыслов, но и потребность продолжать доносить до других поколений свет своих знаний и умений? Умудрившись даже среди безвременья сохранить не только лучшие человеческие качества, но и материальные свидетельства своей эпохи, вроде тех же нот с буквой «ять» в тексте маршей и орлами…
Может, им в чём-то помогала их нерастраченная любовь?