Когда они выпивают, а выпивают они довольно-таки часто, то начинают вспоминать вот этот, самый последний аборт. Высчитывать — сколько ребенку было бы сейчас лет. Гадать — если бы я его оставила. Ах, если бы я его оставила, то родился бы малыш, похожий на меня. Сейчас бы он пошел во второй класс. Я бы делала с ним уроки.
За этими словами слышится: я бы не сидела вечерами одна в пустой квартире, сходя с ума от одиночества, мне бы было чем и кем заняться и кому быть нужной. Я бы варила обеды и ужины, водила бы прекрасную малышку (или малыша) в бассейн или на танцы и чувствовала бы себя нужной. И мне было бы кого любить, кого целовать в пахнущий пряниками висок. Чьи кудри расчесывать на ночь и чьи косички заплетать утром.
Как пахнет новорожденный ребенок? Твой новорожденный ребенок пахнет вообще лучше всего на свете, всего, что было изобретено, синтезировано за все существование человечества. Малыш пахнет ванилью и шерстью. Он пахнет, как самые лучшие духи в мире. Как дождь в летний вечер. Кожа малыша благоухает цветами и кровью, молоком и южным ветром. Проходили часы над новорожденным, когда у меня кружилась голова от его запаха, когда я не могла дышать, слушая стук его сердца. Любовалась пальчиками-горошками и пяточками-ранетками. Утыкалась носом в шелковый сонный животик, боясь разбудить…
Причина позднего аборта называется всегда одна — муж не захотел. Сложно признаться самой себе, что не захотела ты сама. Иначе никто бы тебя не заставил. Конечно, поздний ребенок — это тяжело. И чем ты старше, чем тяжелее переносить бессонные ночи. Вновь года на два окунуться в мытье грязной попы и кормление с ложечки. Для женщины — тяжело, для мужчины, как показывает статистика — невозможно.
Никто с возрастом здоровее ни становится, но многочисленные женские болячки мои подруги объясняют именно вот этим, поздним, гормонально разрушительным для и так уже не юного женского организма абортом. Моя подруга сделала пятнадцать. Ей сорок пять лет. У нее двое детей. И целых пятнадцать абортов. То есть она целых пятнадцать раз могла вариться в этом счастье, как ягодка в сахарном сиропе, но выбрала нечто другое.
В двадцатом веке наркоз был делом весьма условным. Как при производстве абортов, так и при лечении зубов. Поэтому женщина, которая практиковала подобные вещи в таких количествах, кажется, получает удовольствие от страданий, а аборты — ее возможность испытать любимые ощущения. Кстати, потом моя подруга нашла мужа, который ее регулярно избивал, так что аборты стало, видимо, делать необязательно.
Те, кто не сделали поздний аборт, тоже представляют собой жалкое зрелище. Их регулярно называют бабушками собственных детей. Но это легче вынести, чем сквозняк внутри и снаружи, когда буквально кожей чувствуешь уходящее время. Когда внуки еще не скоро, муж уже далеко, а дети — дальше мужа.
Что такое быть сорокапятилетней женщиной? И кто думает о том, что такое быть сорокапятилетней женщиной, в тридцать пять лет? В тридцать пять лет женщина еще королева всей своей жизни. У нее еще может быть будущее, и уже есть какое-то прошлое. Есть работа и карьера. И именно в этом возрасте женщина легче всего идет и делает аборт, видимо, чувствуя в себе огромное количество нерастраченных сил, которые можно посвятить уже имеющимся детям, карьере, самореализации, путешествиям, на которые вот только-только стало хватать денег. И всему остальному.
Этих историй не одна и не две. Когда количество женщин, с горечью рассказавших мне о своем последнем позднем аборте, перевалило за десяток, я взялась за эту статью. Зачем? Если кто-то, кто находится на распутье, прочитает и оставит малыша — значит, пишу не зря.
Я не против абортов. И я не за увеличение рождаемости любой ценой. Я за то, чтобы дать шанс уже живому. В конечном счете, дать шанс самой себе. Шанс быть счастливой.