Как будто бы примчались отечественные доктора, ворвались в квартиру, схватили меня в объятия, сволокли вниз, уложили в карету и помчали по освещенным ночным улицам в клинику. «Мы его теряем!» — внезапно раздался чей-то взволнованный голос, и вот меня уже выгружают из машины и вприпрыжку тащат в операционную…
Зрелище было настолько фантастическим, что я проснулся. Меня не потеряли. Наконец жена, неотрывно глядевшая в окно, возгласила: «Приехали!». Через минуту: «Проехали мимо. Или не к нам, или адреса не знают». Через две: «Вернулись! Неужели все-таки к нам?» Наконец спецбригада «Скорой помощи» позвонила в квартиру.
Мобильные доктора принялись меня лечить, я их — разглядывать. Конечно же, они предпочли не разуваться, а верхнюю одежду, пройдя в зал, живописной кучей сложили в гарнитурное кресло. Одежда у медбратьев оказалась совершенно синей: и верхние теплые куртки, и комбинезоны. Ну, совсем как у нынешних сантехников или специалистов по установке пластиковых окон. Я вдохнул исходивший от курток запах бензина и уличной гари — и меня осенило.
Мне открылся тайный смысл белых халатов, надеваемых прежними врачами. Белые халаты все-таки приходилось время от времени стирать, а синие робы можно не стирать вовсе. Не знаю, может, это и несовременно, но лично я больше доверяю аккуратной женщине-врачу в белом халате, нежели представителям противоположного пола в сантехнической униформе. Мои предпочтения основаны хотя бы на том очевидном соображении, что люди в белых халатах обычно мыли руки, прежде чем коснуться больного. Лица в синей робе об этом даже не подозревали.
Но вернемся к моему отнюдь не бесчувственному телу. Эскулапы во главе со своим бригадиром произвели над ним некоторые манипуляции, в частности — измерили ему давление, прослушали стетоскопом, сняли кардиограмму. Грудная поверхность тела оказалась, прошу прощения, не лишенной некоторой растительности, отчего присоски медагрегата периодически отлипали. В силу этого первая кардиограмма оказалась непригодной для анализа. Тело, потрясенное определенной небрежностью процедур, не поверило бы и второй кардиограмме, но не смогло устоять против доводов доктора, сказавшего, что все в порядке.
— Тогда отчего такая боль в груди? — спросило тело.
— Может быть, это от стресса? — предположила жена.
— Конечно, от него, — с облегчением отозвался доктор, избавленный от необходимости ставить точный диагноз.
Один из медбратьев, откупорив пузырек с каким-то снадобьем, сунул мне в рот (не помыв-то рук!) маленькую таблетку. «Это нитроглицерин?» — спросил я, мгновенно ощутив жуткую тяжесть в голове. Лекари подтвердили, хотя прежде всего им бы следовало поинтересоваться, как я переношу это сильнодействующее зелье. Впрочем, на такую мелочь не следовало обращать внимания. Я и не обратил. Артель сантех… пардон, медиков-универсалов посидела с минутку приличия ради — наверное, для того, догадался я, чтобы в случае чего сразу вынести тело (а что — мужики они крепкие, здоровые), надела свои куртки и уехала восвояси, не проявив особого любопытства насчет того, лучше мне или хуже.
Постфактум сообщаю: лучше мне, увы, не стало. Отсюда вопрос — что это было и как называется? Если это — реализация пресловутого национального проекта здравоохранения, то я «за». Обеими руками. Или вперед ногами. Надо думать не о себе, а об интересах страны. Чем больше нас, болезных, окочурится, тем просторнее станет в поликлиниках и тем больше появится койко-мест в новых больницах, если их у нас когда-нибудь возведут. А может, и строить ничего не придется, ни больниц, ни жилья, а если и придется, то самую малость, чтобы не забыть, как это делается.
Я о другом — кого благодарить за наше счастливое исцеление, когда оно кого-то из нас неожиданно настигает? В принципе я догадываюсь, но хотелось бы знать наверняка. Наверное, классика русской литературы