Ответ нашёлся сам собою. Мне было лет девять. Мама, брат и я поселились в старом деревянном доме с ужасными (для меня!) подполом и не имеющим дверцы входом на чердак. После войны скудный деревенский быт в захолустном городском районе тоже не внушал оптимизма. А если учесть рассказы «сведущих» знакомых о нашем новом жилище, то, конечно, мои страхи обрели невероятный размах.
В то утро, около четырёх часов, меня разбудил громкий голос. Кто-то звал меня по имени под окном дома, но в то же время казалось, будто звук прошёл большое расстояние, будто это не сам зов, а его эхо. Я вжалась в подушку и замерла. Зов повторялся несколько раз, пока из оцепенения меня не вывели мамины слова: «Да выйди же ты! Неужто не слышишь?». Я почти машинально проскользнула мимо зияющей чёрной пасти чердака в предрассветную темноту, быстрей — к людям. Улица встретила меня тишиной: вокруг не было ни души. Прижавшись спиной к стене дома, я почему-то стала окликать по именам не своих подруг, а друзей брата. Никто не ответил, даже природа как будто замерла. Новая волна страха втолкнула меня в дом, назад — в кровать.
Мама уже собиралась на работу, но, почувствовав неладное, постаралась вернуть мне уверенность: «Ходят по ночам, всё игрушки у вас. Пошутил кто-нибудь…» Я притворилась, что сплю. В другой день так бы и случилось (спать допоздна люблю и сейчас). Когда мама с братом ушли, я тоже поспешила оставить пугающее место. До полудня бродила у реки и по улицам.
Ноги сами привели меня домой… К бывшему дому. Всё утро соседи тушили пожар, старались пробраться в объятую огнём комнату, потому что прибежавшая с работы мама утверждала, что я осталась там, в постели. Так что к моменту моего возвращения многие уже посчитали меня погибшей. Именно в этот момент я поняла: предутренний зов был голосом моего Хранителя. А страх? — А как ещё можно было выгнать трусиху из дома, если изменить предначертанное уже невозможно?
Немного позднее мама рассказала мне про отца. Он очень хотел дочку и, как говорила мама, ещё до моего рождения знал, что будущий ребёнок — девочка. На фронт отец ушел сразу, в июне 1941-го. В августе 1942-го с оказией на час заезжал домой, навестить семью, взглянуть на долгожданную доченьку. Именно тогда он пообещал, что никогда меня не оставит, что бы ни случилось. В 1943-м отец погиб.
Тогда, маленькой девочке, мне было проще принять помощь от родного человека, чем искать запредельные причины странного спасения, и я убедила себя в том, что мой папа со мной, что он меня защищает и поддерживает. Почти в одночасье все мои страхи испарились. Силы подкрепляло понимание простой истины: для живого человека победить смерть невозможно, но стоит ли отравлять драгоценную жизнь страхом?
Мой хранитель до сих пор рядом. В самые сложные и опасные моменты он старается предупредить меня, иногда подсказывает выход, предлагает выбор. Нет, он не продавец в магазине, и открытым текстом очень редко сообщает мне о чём-то. Знаете, как говорят: всё одно к одному складывается, как по писанному. Мы связаны (жаль, не знаю как!) удивительно прочно. Мои — и не только мои: нужды знакомых людей, когда я смогу сердцем принять их за свои — сильные желания и чувства (если они не сиюминутные и не идут во вред кому-нибудь) обязательно материализуются. Это тоже для меня превратилось в аксиому.
Единственное, что тревожит: я не научилась контролировать свои эмоции, а злость, неприятие конкретного человека бывают настолько сильными, что могут нанести физический вред обидчику. К сожалению, я не всегда могу «сгладить» вылетевшую гневную мысль, слово, не несущее добро. Результат, как правило, не приятен для адресата: от болезни до полосы рядовых неудач — здесь уже «командую» не я. Наоборот, чаще пытаюсь «вернуть» мгновение, замолить свой промах. Вот когда вспоминаешь библейскую заповедь о чистоте помыслов!
Кстати, батюшка в нашей церкви сказал мне, что «все мои рассказы не о делах божьих». А вы-то как думаете?