Картинка древа вешается на стенку так, чтобы видно было из всех углов, покупаются билеты на родину предков, ведь надо обязательно там побывать, посмотреть, а вдруг призрак прадедушки покажется со шпагой и усами, или клад найдется, запрятанный благоразумной бабушкой так глубоко, что только сейчас и настал момент его извлечения.
Родовые гнезда отыскивать тоже престижно, некоторые даже умудряются судиться с администрацией города, где это самое гнездо расположено, достают различные справки, приводят в доказательство запыленные документы из архивов, горячо спорят и сердятся, когда остальные темные личности сомневаются в их праве на полуразвалившееся здание сомнительной красоты.
Модно вести разговоры за чашечкой кофе о том, что гены — это так важно, они определяют прежде всего характер и судьбу человека.
«Да, у меня прапрабабушка закончила Смольный, а вы не знали? Ну и что с того, что я не знаю даже, как выглядит этот самый Смольный, из французского помню лишь „же ву зем“ и люблю громко рыгнуть после сытного обеда в Макдоналдсе, но зато у меня прапрабабушка…»
Разговоры эти вызывают у меня скуку и вводят в язвительно-ядовитое настроение. Да, иногда интересно выяснить, кем были твои предки, кто же спорит. Но только какое отношение это знание имеет к самому человеку, не отмеченному никакими регалиями, преспокойно прожившему половину жизни в панельной хрущевке с заплеванными подъездами, с женой-продавцом канцтоваров и с вечерней бутылкой пива перед телевизором? А может быть, такому в жизни и гордиться-то нечем? А тут так кстати пригождается прабабка со своим образованием в институте благородных девиц!
Я не против того, что родственников надо любить и ими гордится. Я, например, очень горжусь своим дедом. Он проработал в забое, в советской шахте, больше сорока лет, причем первопроходчиком. Он был первым, кто спускался под землю, когда разрабатывали новое месторождение угля, он похоронил несколько своих друзей, чьими могилами стала сама шахта. А сам в рубашке родился. Причем в модной и дорогой.
В свободное от добычи угля время он шил такие вещи для себя, жены и троих детей, что все кумушки в шахтерском поселке завидовали моей бабушке. И завидовали не только потому, что одевалась она лучше всех, а потому что мужик был у нее шибко красивый. Дед никогда не рассказывал, кем был его отец, мол, вырастила меня мать, и все на этом. И лезть с дальнейшими расспросами было бесполезно. Дед ненавидел «коммуняк», уважал Сталина, трепетно относился к своей работе и к труду вообще и имел свои понятия о том, что можно говорить, а о чем стоит умолчать.
А я и не лезла, мне это было неинтересно. Какая мне разница, кто мой прапрадед — дворянин, бравый офицер, контрреволюционер или крестьянин? Я горжусь дедом и люблю его, потому что я его знаю!
И даже если вдруг откуда-то всплывет информация о моих предках, кем бы они ни были, купцами или служащими, актерами или кучерами, я не стану относиться с трепетом и волнением к этим фактам. Какое мне дело до людей, которых я не видела ни разу даже на фотографиях? Их вещи я ни разу не держала в руках, в их доме я никогда не пила чай, о них ничего и ни от кого не слышала.
Мое генеалогическое древо начинается с деда-шахтера. О нем я буду рассказывать своим внукам, его квартирку в стареньком многоквартирном доме я считаю своим родовым гнездом, его черно-белые фотографии таскаю с собой по разным городам и странам.
Простите меня, мои далекие предки, надеюсь, вы были хорошими, порядочными людьми, не убийцами и не лицемерами, может быть, богатыми, а может, бедняками, скорее всего образованными, но если нет — не беда. Узнавать я не буду.