Что значил Халхин-Гол для К. Симонова?

Реклама
Грандмастер

В 1939 году Константин Симонов еще не был «тем самым» знаменитым поэтом. Он был одним из многих начинающих литераторов, уже зарекомендовав себя, как многообещающий молодой поэт. Как же так случилось, что он оказался на Халхин-Голе корреспондентом газеты «Героическая Красноармейская»?

Молодого поэта вместе с группой начинающих журналистов в начале июня 1939 года вызвали в ГлавПУР и предложили немного поработать на РККА, посмотреть на местах жизнь армейскую, а потом написать об этом — красиво и проникновенно. Среди прочего была разнарядка на троих журналистов — на Халхин-Гол. Симонов тут пролетал, ему предложили быть готовым по осени съездить на Камчатку и написать про быт тамошних красноармейцев.

Но вскоре его, уже лично, снова пригласили в тот же ГлавПУР и спросили, готов ли он немедленно выехать на Халхин-Гол. Он согласился и тем же вечером ехал в поезде в ту самую Монголию, на Халхин-Гольскую «малую войну».

Оказалось, в войсках развернули печать газеты, которая называлась «Героическая Красноармейская», редактором ее был полковой комиссар Давид Ортенберг. И он послал в ПУР заявку на одного молодого поэта. Тут и вспомнили о Симонове.

Реклама

Вскоре Константин уже был экипирован в военную форму и работал корреспондентом и поэтом в газете. Писал для нее заметки и стихи. Наши уже наступали, части японцев были уже окружены и обречены на гибель, но все еще ожесточенно сопротивлялись.

Первое впечатление о войне Симонов получил в разведотделе. Там собирали все документы, найденные на трупах японцев или отобранные у пленных. И родилось стихотворение, в котором были строки:

В груде ржавых трофеев, на пыльном полу,
Фотографии женщин с чужими косыми глазами.
Они молча стояли у картонных домов для любви,
У цветных абажуров с черным чертиком, с шелковой рыбкой:
И на всех фотографиях, даже на тех, что в крови,
Снизу вверх улыбались запоздалой бумажной улыбкой.

Реклама

Фотографий, собранных с трупов и взятых у пленных, в разведотделе уже была уйма, они давно переполнили ящики, в которые их складывали, и теперь валялись даже на полу. И по ним, прямо по лицам, шли новые посыльные, принесшие очередную порцию фотографий, японских документов и прочих бумажек.

Корреспонденты ходили по следам боев. Перепаханные артиллерией японские окопы, трупы японцев, горелая японская техника — и наши танки и бронемашины, сожженные отчаянно храбрыми японскими смертниками. Им давали бамбуковый шест с привязанной на конце миной, и они старались из окопа достать этой миной проезжающий рядом танк или бронемашину.

Реклама

Двадцать локтей и еще рука,
когда мина взорвется — это все-таки очень много.
Он храбр,
но все-таки исподтишка
он же может мечтать,
чтобы ранило только
в руку
или в ногу.

Если у смертника получалось, он погибал при взрыве своей мины вместе с нашей подбитой техникой. Если нет — его расстреливала наша пехота, сопровождавшая бронетехнику в атаке.

Реклама

На поле боя стояли подбитые и сгоревшие танки. Наши Т-26, БТ-5, броневики БА. За первый день боя бригада Яковлева потеряла подбитыми и сгоревшими 2/3 своих танков. Вечером первого дня боев батальоны сводились в роты для завтрашнего боя. В этих боях погиб и сам командир бригады, комбриг Яковлев, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза.

Потрясенный увиденным, Симонов написал стихотворение «Танк» — про подбитый в бою с японцами наш танк. О том, как он бился и как погиб.

Вот тут он, все ломая как таран,
Кругами полз по собственному следу.
И рухнул, обессиливший от ран,
Купив пехоте трудную победу…

Реклама

Все время командировки Симонов каждый день ездил на фронт. Ездил, смотрел, запоминал, записывал, писал заметки в газету и стихи. И стихи те были, наверное, немного странными, не в общем тогдашнем стиле («взвейтесь да развейтесь»). Например, он написал стихотворение про авиамеханика:

Я знаю, что книгами и речами
Пилота прославят и без меня.
Я лучше скажу о том, кто ночами
С ним рядом просиживал у огня…

Или стихотворение про врачей военного госпиталя:

Все лето кровь не сохла на руках.
С утра рубили, резали, сшивали.
Не сняв сапог, на куцых тюфяках
Дремали два часа, и то едва ли…

Реклама

И про героизм наших солдат в боях на Халхин-Голе тоже были написаны в высшей степени странные стихи:

Говорят,
что, когда его ранили в ногу,
недвижим,
окружен,
далеко от своих,
он, взмахнув над собой пулеметной треногой,
уложил перед смертью последних троих.

Особенно его потрясли подвиги танкистов из бригады Яковлева — им было приказано штурмовать пехотные позиции японцев без артиллерийской подготовки и без сопровождения пехоты. Они понесли чудовищные потери. Когда танк бывал поражен огнем артиллерии, но один член экипажа оставался жив и двигатель не был поврежден — последний выживший член экипажа часто садился за рычаги и вел танк вперед на врага, потому что:

Экипаж твой убит.

Реклама

Но еще далеко до отбоя,
и соседи не знают, что мертвым не прикажешь стрелять.
Если ты повернешь,
вдруг они повернут за тобою,
вечность,
тридцать секунд
потеряв, чтоб понять.

И эта самоотверженность солдат и командиров, не жалевших себя ради победы, помогла РККА победить в тех боях. И очень жаль, что не были сделаны выводы о слабости нашей разведки, прохлопавшей подготовку японцев к наступлению.

А Константин Симонов приобрел бесценный опыт. Он услышал, как свистят пули, и увидел, как рядом с ним падают раненые и убитые. Там, на Халхин-Голе, Симонов стал фронтовиком и подружился со многими военными корреспондентами.

Тогда и там, на Востоке, из них никто не погиб. Зато почти все его друзья по боям с японцами погибли потом, на большой войне. Кто-то погиб летом-осенью 1941 года в бесчисленных котлах и мешках начала войны. Кто-то погиб после… «с лейкой и блокнотом», под огнем противника, под бомбежками.

Там где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортер погибнет — не беда,
Но на «Эмке» драной
И с одним Наганом
Мы первыми врывались в города.

Реклама