Множество изданий, в том числе и явно бульварных, печатали интервью с великим мыслителем. Газетное интервью стало привычным в 80−90-х годах XIX столетия. Вполне объясним интерес репортеров к такой фигуре, как Лев Николаевич Толстой.
В 1891 году Николай Стахов в статье «Толки о Л. Н. Толстом» сравнивает популярность русского писателя с популярностью Вольтера:
«Малейшие известия о том, что пишется и как живется в Ясной Поляне, газеты помещают наравне с наилучшими лакомствами, какими они угощают своих читателей,
т. е. наравне с политическими новостями, с пожарами и землетрясениями, скандалами и самоубийствами».
Усадьбу в Ясной Поляне, зимний дом в Долго-Хамовническом переулке осаждали не только корреспонденты русских и иностранных газет, но и новообращенные последователи его философии. Его гостями бывали представители всех сословий. Двери дома всегда были гостеприимно распахнуты, не требовалось никаких рекомендаций. Их воспоминания часто попадали в колонки газет.
Отношение самого писателя к журналистам не было ровным. В одном из интервью Толстой заявил, что испытывает некую зависть к журналистскому ремеслу:
«Журналистам не приходится так уходить в работу с головой, отдаваться всем телом и душой своей идее и, наконец, испытывать те родовые муки, которые неизбежно всегда сопровождают появление на свет божий какого-нибудь произведения. Независимо от этого у журналистов вырабатывается техника, которой, признаюсь, даже у меня совсем нет».
Но известен факт, когда он отказался доставлять все периодические издания в свой дом, мотивируя тем, что ничего нового для обдумывания мироустройства они не несут. За этим высказыванием последовали несколько лет перерыва чтения газет и журналов. И когда через несколько лет он возобновил их чтение, заявил, что ничего нового за эти годы не возникло — все те же мысли, слова и даже фразы.
Понятно, что славу мыслителя использовали низкопробные издания.
Как-то в интервью корреспонденту «Нового времени» писатель сказал:
«Приезжал ко мне недавно один господин и попросил позволения напечатать нашу беседу. Я разрешил. Но, слава богу, что этот визитер прислал мне свое писанье на предварительный просмотр: боже мой, чего только не сочинил автор статьи! Я просто диву дался».
Низкопробных «интервью» становится так много, что они порождают пародии, публикуемые в юмористических изданиях под названиями «Толстой и интервьюер».
Тем ценнее становятся мемуары, основанные на документальных подтверждениях, напечатанные еще при жизни знаменитого писателя. Мемуары, оставленные близкими знакомыми Льва Николаевича.
Русский юрист и писатель Вячеслав Михайлович Грибовский, прибыв в Ясную Поляну ранним утром, не застал Толстого дома. Крестьяне указали ему на маленькую избушку одинокой вдовы, где граф вместе с каким-то стариком клали печь.
«Если бы я раньше не видел Толстого, я бы на этот раз мог его принять за кого-нибудь из деревенских рабочих. Его грязная, вымазанная сажей и глиной белая рубашка, ремешок вместо пояса, пространные крестьянские сапоги, по голенище запачканные в глине, вполне гармонировали с курчавой головой и широкой спиной, на которой выступал сквозь рубашку обильный трудовой пот», — пишет Грибовский.
Реклама
Помогали ему малолетние девочки, а хозяйка-вдова что-то деловито советовала графу. Закончив, писатель сказал, что занимается этим ремеслом впервые, поблагодарил старичка за учение и отметил, что работа эта занимательная, не каждый может делать.
В усадьбе одновременно гостили несколько сторонников мыслителя, и каждый из гостей разделял с графом крестьянский труд.
Выслушав рассказ Грибовского о Петербурге, Толстой остался недоволен пессимизмом гостя.
«Перемените взгляд на жизнь, и вы сами избавите себя от нравственных страданий. Зачем вы все берете петербургскую жизнь, жизнь городскую?»
Интересно, что народом граф называл исключительно крестьян, остальные сословия — купцы, мещане, рабочие — им игнорируются. Идеалист и оптимист, он видит будущее исключительно в земледельцах.
Лев Николаевич довольно критично высказывался о науках и медицине, в частности. Иногда он высказывал предпочтение именно знахаркам, объясняя их способы народной мудростью. Приводил пример с одним из гостей, неким князем, который упав с дерева, вывихнул руку. Разумеется, послали за доктором. Пока его ждали, позвали бабушку-костоправку. Она смазала поврежденную руку деревянным маслом и легко вправила ее. Позже и сам Лев Николаевич вправлял вывихи, обучившись приемам знахарки.
Толстой много помогал крестьянам, но это была «натуральная» помощь, и никогда не было денежного вспоможения. Граф как-то рассказал издателю «Нового времени» Алексею Суворину про дочку богатого купца, получившую в наследство 400 тысяч. Она хотела 200 тысяч раздать крестьянам и приехала к графу за советом. Писатель посоветовал лучше сжечь эти деньги, называл милостыню лживой благотворительностью и «заштопыванием дырявых мест крепкими нитками».
Друг семьи Толстого Дмитрий Оболенский:
«Когда я его не вижу и когда тяжело у меня на душе, ну просто, как бы это лучше сказать, для нравственной дезинфекции — как выразился современный один мудрец, — и я повторяю его слова. Беседа с графом такая всегда возвышающая душу, такая успокоительная для измученного человека, приходящего именно отвести у него душу в наш нервный век противоречий, и сомнений, и беспокойства, — что, мне думается, нет человека в мире, кто мог бы словом, советом и беседою помочь ближнему, как он».