В том районе, в котором я живу, меня поражало не то что отсутствие лесов лишь около райцентра. Поездив по району, я убедилась: леса есть лишь на границах района, да и те — сорные, явно недавние. А край — лесной, в соседних районах и сейчас занимаются вырубкой и выращиванием леса.
Как оказалось, этой «лысиной» посреди лесного края здешняя природа обязана человеку. Край осваивался веками, очень интенсивно. Документы конца XVII в. показывают довольно плотную заселенность местности и весьма основательную ее включенность в сельхозоборот. Более того, как оказывается, крестьяне не просто занимались сельским хозяйством — они выбирали наиболее интенсивные его формы — возделывание картофеля и овощей.
Вот овощи и картофель и нанесли в XIX веке самый ощутимый удар здешней природе. Поскольку в эту самую пору местной промышленной революции стали чуть не в каждом поселении возникать овощесушильные, картофелетерочные, крахмалосушильные, декстринные и прочие заводики. Леса интенсивно вырубались — топливо для заводиков было необходимо.
Эти «промышленные заведения» были крайне примитивны. Амбар с терочным аппаратом и деревянным насосом для воды, конный привод на 1−2 лошади; чаны для отстаивания картофельной муки. Крахмал отмывали на ручных ситах. Работали эти заводы 1−2 месяца в году, часто устраивались экстренно — например, из-за плохой погоды, трудностей со сбытом, нежданно высокого урожая.
Вред они наносили природе огромный. И, как выяснилось, не столько тем, что для сушки крахмала требовалось сводить на топливо лес. Как понятно, для работы им требовалась вода. И для мытья картошки, и для отделения крахмала. В отход шли так называемые «соковые воды» — их нельзя было спускать в реки, невозможно было очистить в отстойниках, не получалось использовать для орошения (заводы стояли по берегам рек, а для того, чтоб «соковые воды» можно было подать на поля для орошения — нужно, чтоб эти заводы стояли выше полей).
Уже к началу XX в. ситуация оказалась настолько напряженной, что обсуждалась не в уездном, а в губернском земском собрании. При этом, кстати, выявились и другие беды от широкого развития в крае производств по переработке сельхозпродукции.
Со ссылкой на статистические данные губернский врачебный инспектор докладывал высокому собранию о том, что уезд, в котором так развита кустарная промышленность, занимает в губернии третье место по смертности населения, требовал: необходимо ни в коем случае не сбрасывать отходы производства в реки. Однако ж практичные земцы должны были иметь в виду: «всякое стеснение картофельно-терочного производства должно отозваться крайне невыгодно на крестьянском благосостоянии».
В общем, собрание то приняло, как и требовалось, «половинчатое» решение — во-первых, чтоб кустари о новых или перестраиваемых заводиках своих сообщали в земскую управу, во-вторых, чтоб «соковые и промывные воды» спускали в отстойные колодцы, а после этого — в овраги, реки, озера…
А самое главное — в решении губернского собрания этого было записано: «правила, которыя должны соблюдаться в производстве, никоим образом не должны мешать возникновению самого производства». И кустарные производства существовали и развивались, развивались…
А данные врачебно-санитарного наблюдения над статистикой заболеваний и смертности в уезде по-прежнему упрямо говорили о том, что «что-то» неблагополучно. Впрочем, как и ныне, не так ли? Больные умирают, живущие — борются с природой.
Для справки: многим таким кустарным заводам пришел конец в 1930-е годы. «Заводчиков» раскулачивали, вычищали по разным категориям — либо с выселением на дурные земли здесь же, в уезде, либо отправляли в Сибирь. К концу 1970-х годов в пределах уезда осталось не больше пяти заводов, занятых переработкой лишь картофеля. В райцентре, где я жила, в определенные дни, характеризующиеся определенным же направлением ветра, присутствие крахмального завода ощущалось явно — по своеобразному и весьма неприятному запаху…