Вот и в моём детстве запомнились три старушки, совсем разные, но с одинаково добрыми глазами и ласковыми словами, ко мне обращёнными. Повзрослев, я расспрашивала об их прошлом, но мне показалось тогда: все три были несчастны. Позже поняла другое: когда-то они были так счастливы, что память о том счастье и согревала их долгие годы, и давала силы жить, и помогала сохранять доброту…
Одна была матерью моей учительницы английского. История её такова. После Гражданской войны специалистов почти не осталось, поэтому инженеры ценились на вес золота. Им давали отдельные квартиры, платили фантастические по тем временам зарплаты и отправляли повышать квалификацию за границу.
Молодого инженера по фамилии Михайлов тоже отправили учиться в Англию. Оттуда он вернулся с женой-англичанкой. Они любили друг друга, и жизнь им улыбалась. Но прошло несколько лет, и инженера арестовали и расстреляли. А молодая женщина осталась в чужой стране с маленькой дочкой на руках. Домой её не пустили из-за «секретной» работы мужа, из квартиры выселили, имущество отобрали. Но и не тронули.
Как она вырастила и выучила дочку и прошла всю блокаду, одному Богу известно. Даже в старости она сохранила «несоветскую» внешность. Прямая, изящная, коротко стриженная, она приходила на уроки дочери, слушала, как мы, шестилетние козявки, вымучиваем английское произношение. Поправляла и улыбалась. Для неё было удовольствием слышать даже такую родную речь, потому что эта женщина после расстрела мужа ОТКАЗАЛАСЬ ГОВОРИТЬ ПО-РУССКИ.
Другая старушка была настоящей дамой. На месте большого здания, где «работают» доблестные менты из «Улиц разбитых фонарей», раньше был двухэтажный домик того же отделения милиции. Вокруг росли большие каштановые деревья, а под каштанами на скамейках собирались местные бабушки. Многие бабушки были «бывшими», осколками богатых буржуазных семей, поселившихся в этом районе перед Первой Мировой.
Одну из них за глаза называли «фрейлиной» и говорили, что она закончила Смольный институт. Эта дама всегда была улыбчива, приветлива и в хорошем настроении. Туфельки у неё были стоптанные, чулки — зашитые-перезашитые, чёрный костюм — ветхий-преветхий. Но на голове — шляпка с вуалью, на локте — сумочка, руки — в перчатках, тоже залатанных. При этом всё было такое чистое, как-будто она каждый день всю одежду стирала.
До пенсии она работала учительницей, пережила блокаду, а жила в огромной квартире на Каменноостровском проспекте, в бывшей привратницкой у входа. Квартира сохраняла дух роскоши благодаря мраморным каминам и колоннам, которые за десятилетия не сумели поломать десятки жильцов, постоянно сменявших друг друга. Соседи травили «фрейлину», издевались, как могли, зная, что раньше эта КВАРТИРА ПРИНАДЛЕЖАЛА ЕЙ. Сюда привёл богач молодую жену, здесь недолго длилось их счастье. Отсюда увели однажды её мужа, а через два десятка лет — и сына. К слову сказать, нынче квартира приобрела прежний роскошный вид, но «фрейлина» давно умерла в привратницкой.
Имя третьей бабули я помню — баба Нюра. Она с мужем и двумя сыновьями приехала в Ленинград перед войной. Из колхоза, где жизнь стала невыносимой, подались они в город, на завод. В войну сыновья ушли в армию, а муж — в ополчение. Никто не вернулся, а баба Нюра прожила в их комнатёнке всю блокаду, и всё жила и жила. Тихая была, необщительная, на кухне редко бывала, но с детишками разговаривала. И вся была какая-то тёплая.
Однажды соседка, проходя мимо её комнаты, услышала плач. Удивилась и позвала других. Когда они зашли в комнату, то поразились нищете, которая там царила: старый шкаф, железная кровать, столик и табуретка, и всё. А баба Нюра плакала так, что её никак не могли успокоить. Оказалось, что какой-то негодяй открыл её хлипкий замок и унёс самое ценное, что у неё было — металлический будильник и пару почти новых валенок.
Хватало бабе Нюре пенсии — заплатить за комнату, накопить на немного дров для печки, а на оставшиеся — ПОКУПАТЬ ХЛЕБ. Потому и не появлялась она на кухне, что варить было нечего. Собрали соседи деньги, купили ей новые валенки, будильник, одеяло, что-то ещё. Но баба Нюра недолго прожила после этого. Видно, кража оказалась последней каплей, подточившей её силы, а может, вера в людей рухнула.
Часто размышляю, почему сейчас так много злых и агрессивных людей, возмущённых всем, что видят, открыто говорящих, что ненавидят кого-то? Ведь их не била жизнь, как этих женщин. Ну, может, слегка по голове стукнула, а им показалось, что очень больно, и — несправедливо. И обиделись, и возненавидели других. И мстят за обиду. А жизнь этих женщин была сломана безликой государственной машиной, как бесполезная вещь. Но сами они не сломались, жили, храня память о прошлом. Не отчаивались, не проклинали, а — дарили людям свою доброту.
Где они сейчас? С небес, наверно, смотрят…